Юли продолжал с мрачным видом исполнять свои обязанности -- просто потому, что у него не было выбора. Он перестал улыбаться. Он больше не чувствовал себя счастливым в роли священника. Жизнь его превратилась в бесконечный кошмар. Ночи он проводил в молитве, а днем угрюмо погружался в мрачные мысли. Всё это время он пытался установить контакт с Усилком. Но тот упрямо избегал его.
<p>
* * *</p>
Однако, угрюмое усердие Юли вскоре было замечено. Хотя срок его службы в Зоне Наказания ещё не был закончен, ему предписали перейти на работу в службу дознания. Перед этем он должен был провести положенное время в размышлениях.
Ещё когда Юли начал работать в тюремной зоне, в его душе возникли опасные мысли о тщетности веры. Сейчас они дали обильные ростки. Но Юли ничем не выдал себя, всё ещё силясь прогнать искушение.
Инквизиторы, которые присматривали даже за милицией, привлекли его внимание, когда он ещё работал в Твинке. Эта служба дознания состояла из жрецов, которые входили, как подсобное подразделение, в единую милицейскую гильдию Панновала. В отличие от начинающих священников, полноправные отцы-инквизиторы могли ходить куда угодно, даже за пределы города. В его душе зародилась опасная мысль...
Но пробыв лишь несколько дней в службе дознания, Юли почувствовал, как червь Вутры зашевелился в лабиринте его неспокойного мозга с небывалой силой. Ему было поручено присутствовать при допросах и пытках, благословлять умирающих. Он подробно ознакомился с действием дыбы, колеса и всех прочих изуверских орудий, что не доставило ему радости. Юли становился мрачнее день ото дня. Но задуманный им план требовал как можно быстрее покинуть место стажера. Он выполнял свою работу с жестоким упрямством, которое понравилось его начальству. Его острый ум и любопытство также были отмечены и вскоре Юли получил значительное повышение. Его произвели в следователи и наконец предоставили ему возможность самостоятельно вести дела.
Так Юли стал инквизитором.
<p>
* * *</p>
Он не ожидал, что его повысят так быстро, но, как оказалось, эта работа не требовала никаких особых талантов. Допросы были до смешного просты, поскольку закон Панновала признавал лишь несколько видов преступлений. Большинство преступников занималось мошенничеством или воровством, или было уличено в ереси. Или же их просто ловили в тех местах, куда запрещалось ходить. Некоторые даже пытались убежать в проклятое царство Вутры, во внешний мир, хотя последнее преступление считалось редкостью и признавалось за выходки умалишенных. Но самым страшным злодеянием считалось не убийство и даже не богохульство, а любая попытка совершить государственный переворот и изменить систему власти. В Панновале это называли "революцией". Именно в последнем преступлении обвинялся и Усилк, хотя не было никаких доказательств. В городе действовала тайная организация революционеров, с которой милиция вела упорную, но безуспешную борьбу. Хотя даже слова о революции теперь считались преступлением, искоренить крамолу не удавалось. Впрочем, совершенно независимо от тяжести преступления, наказание всегда было одно -- пожизненное заключение в Твинке.
Именно сейчас, на этой службе, Юли понял, что темный мир Панновала был подвержен неизлечимой болезни: всем, находящимся у власти, мерещилась революция. Эта болезнь была порождена страхом и нечистой совестью владык, и именно по этой причине вся жизнь в Панновале была подчинена бесчисленным мелким законам, порожденным его властителями за многие столетия своего царствования в страхе.
Как оказалось, в Панновале проживало не так уж и много народу -- всего семь тысяч человек -- но все они, от первого до последнего, включая и женщин, были вынуждены вступать в какую-либо гильдию либо орден священнослужителей, которые отвечали за них. Каждая гильдия, каждый орден, каждая улочка "жилых", как и любое общежитие Святилища, была набита доносчиками, которым власти также не доверяли и держали среди них своих шпиков, в то время как за ними самими присматривали ещё более тщательно законспирированные шпионы. Страх порождал недоверие всех ко всем, и некоторые жертвы этого недоверия с виноватым видом представали перед Юли.
Юли отлично справлялся со своей новой работой, хотя и ненавидел себя за это. Вопреки своей натуре он быстро стал профессионалом. Ему даже начала нравиться жестокая работа следователя, он почувствовал вкус к ней. У него было достаточно личного обаяния, чтобы усыпить бдительность жертвы, и достаточно дикарской ярости, чтобы вырвать у неё нужное признание, не прибегая к утомительной помощи палачей, как часто поступали другие следователи. Ему нравилось, что коллеги с уважением, а заключенные со страхом шепчутся о нем. Ему хотелось быть окруженным ореолом мрачной славы, подобно самому отцу Мллю. Но он помнил своё обещание, данное матери Усилка и несколько раз вызывал его к себе в те минуты, когда был уверен, что их никто не подслушивает -- только затем, чтобы выразить ему своё сочувствие. Тем не менее, Усилк всё равно не желал говорить с ним.
<p>
* * *</p>
Следователи были гораздо свободнее священников Твинка. Им разрешалось свободно бывать в Святилище, хотя покидать его пределы им запрещалось. Каждый их рабочий день завершался богослужением под сводами Латхорна -- великой пещеры, на которой остановил своё внимание сам Акха. Для всех священников, независимо от ранга, присутствие было обязательным. Милицейские могли присутствовать по желанию и чаще всего они пропускали эту утомительную церемонию, предпочитая ей пиво и игру в кости. Юли это не волновало. Акустика в Латхорне была превосходной, хор и музыка заполняли собой всё пространство под его сводами. Ничего больше для счастья ему не требовалось.
В последнее время Юли сам увлекся игрой на флуччеле и вскоре стал довольно искусно играть на этом сложном инструменте. Флуччель была размером с его ладонь, но она превращала его дыхание в высокую музыкальную ноту, которая взмывала вверх, под своды Латхорна, и парила там, подобно челдриму над заснеженными равнинами поднебесья. Вместе с нею, под звуки таких боговнушенных песен, как "Покрытые попоной", "В Его тени" и любимой "Олдорандо", взмывала вверх и парила там и душа Юли. Ему казалось, что он вернулся в счастливые дни своего послушничества.
Однажды после богослужения он познакомился с Бервином -- ещё не старым, но уже сморщенным от молитв жрецом. Они вместе стояли в Латхорне во время службы и когда Юли возвращался с неё по склепоподобным темным переходам Святилища, небрежно считывая кончиками пальцев путеводные рисунки на стене, жрец последовал за ним. Незаметно они разговорились и Бервин вдруг принялся расхваливать Юли, пророча ему большую будущность. Тот рассеянно следовал за ним, почти не слушая, и вдруг заметил отца Сифанса, распевающего гнусавым голосом псалмы. Юли это показалось странным -- прежде его наставник всегда молился в одиночестве, молча, повернувшись лицом к стене. Бервин и Сифанс сердечно приветствовали друг друга с теплотой старых друзей. Потом Бервин вдруг вежливо откланялся и скрылся в темноте. Юли остался с отцом Сифансом наедине, как когда-то, в дни ученичества. Он сразу же понял, что встреча их вовсе не случайна. Его сердце вдруг часто забилось. Что он услышит в этот раз?..