— Сейчас же подай девочке руку и помирись с ней!
Оле улыбается.
— А что скажут другие?
Пожалуйста, можешь послушать других. Карл Крюгер хвалит своего молодого коллегу. Мертке — дочь такого отца, который делал то, что нужно и когда нужно.
— И я хотел бы, чтобы вы учли это!
Мертке не из тех узких специалистов, которые, кроме своего участка, ничего перед собой не видят. Крюгер еще скажет о них в дальнейшем. А она видит все в совокупности, она будет достойным пополнением в кооперативе!
Вильм Хольтен, Софи и Франц Буммель, Иозеф Барташ, даже Тео Тимпе — все хвалят Мертке. Просто хвалебная симфония. Птичница Нитнагель совсем разнежилась: Мертке очень ласковое существо. От нее исходит тепло и приветливость.
— Словом, косвенные производительные силы, — уточняет Адам Нитнагель, надеясь, что эта точка зрения не будет сочтена социал-демократической.
Из-за изразцовой лежанки в чадный воздух вонзается серым корешком палец Мампе Горемыки.
— А не эта ли барышня с косичками прохлопала музыкальных уток нашего Оле? Сколько центнеров корма, истраченного за зиму, пошло псу под хвост?
— Дрыхни лучше за нетопленной печкой! — огрызается Эмма Дюрр.
Мампе Горемыка понуро прикладывается к извлеченной из кармана бутылочке. Ах, какая упущена возможность щегольнуть сочувствием к Оле.
Неужели так никто и не возьмет его сторону? Нет, нашелся сторонник — Фрида Симсон. То ли она хочет с ним помириться, то ли молодость Мертке возбуждает в ней дух противоречия.
— Попрошу внимания, товарищи и коллеги! Нельзя же так — раз, два — перешагивать через сотню потерянных уток и центнеры впустую растраченного корма! И не следует ли предъявлять более высокие требования к сознательности и чувству ответственности лиц, принимаемых в кооператив?
Мертке просит слова. Щеки у нее пылают. Она откидывает со лба прядь волос.
— Дорогие ребята, я признаю свою вину!
Смех. Мертке, подняв руку, утирает пот. Взглядом она просит о помощи. Даже на Оле смотрит умоляюще.
Мертке услышала немало лестных слов по своему адресу. И ей стыдно. Биография Мертке отнюдь не чистый лист бумаги. В самой середине ее зияет жирная клякса. Из-за своей небрежности Мертке ввела в убыток «Цветущее поле». Может, ей поплакать? Так она уже плакала. Она вполне согласна с намерением председателя разумно использовать озера. Но разве для этого непременно нужны дикие утки? Вовсе нет. И Мертке просит, чтобы ей дали возможность разводить домашних уток, две тысячи сразу, а то и больше, если можно.
— Я очень, очень вас прошу!
Неужели Оле Бинкоп не мог ухватиться за предложение Фриды Симсон о перемирии? Нет, под его каштановой шевелюрой бродят совсем другие мысли.
— Я сам упустил диких уток! — Это Оле не оставил на озере места для гнездовья. Кооперативной кассе деньги за камышовые коврики пошли на пользу, а уткам — во вред. Одним словом, столкнулись интересы двух вспомогательных промыслов. Только не устраивать паники и не подсчитывать убытки. За уток платил сам Оле. На корм шло зерно, которое ему выдали натурой. Что ж тут такого? Жены у него нет, детей тоже, он может себе это позволить. А теперь шире дорогу предложению молодой птичницы: даешь три тысячи мясных уток, даже пять тысяч! И добро пожаловать, новый член нашего кооператива.
Мертке глядит на него с благодарностью. А Оле бьет озноб. Но вселенская стужа здесь ни при чем.
Ветви фруктовых деревьев усыпаны цветами. Белей, чем спустившиеся с неба облака, высятся на межах терновые изгороди. Ивовые пни вдоль Ласточкиного ручья выбрасывают побег за побегом. Даже старые колья и камни обрядились в разноцветные мхи. Май на дворе.
Герман Вейхельт дождался наконец подходящей ночи и соответствующей фазы луны, чтобы излить свою благодарность Мертке за все ее добрые дела. Он поет визгливо, как старуха, и самозабвенно, как мудрец. Его очки сверкают. Пришельцем из других миров выглядит благочестивый Герман в призрачном свете майской луны.
Мертке спит сладким сном, как все невинные дети. Зато от песни Германа просыпается кто-то другой. В том месте, где хорал гласит: «Вот жених грядет, выходите навстречу ему!», кто-то хватает Германа сзади под мышки. Это Оле.
— Эй ты, святой человек, видать, и тебя разобрало в мае!
Герман трижды сплевывает и открывает богословский диспут.