жекторов слепил глаза. Артист порой совершенно терял ощущение зала и поэтому нервничал...
Не удивительно, что Попов был очень признателен переводчице М. Г. Книппер, которая ему, первому из всей труппы, принесла отзыв газеты «Стар». Корреспондент писал: «Московский цирк пленил сердце Лондона. Этот цирк имеет все, что должен иметь цирк, и даже чуточку больше. Эта чуточка — Попов, клоун, самый любимый со времен Грока... У него вид бесконечно хорошо настроенного, рассеянного гражданина, защищающегося от сложностей жизни легкой улыбкой».
Журналист Эрик Коун писал в журнале «Панч*: «Хотя мы и не знаем, хорошим ли слесарем был на комбинате «Правда» Попов, но все же мы рады, что он стал клоуном. Это артист с круглыми голубыми глазами, как из китайского фарфора, с большим наивным ртом, как у голландской куклы, без всяких следов грима на лице. Его атрибуты — палка, простая кепка и мешковатый костюм. Он прекрасный жонглер, непревзойденный мастер на свободной проволоке, заменяющей ему гамак. Но большей частью он — хитрый и непосредственный властелин манежа. Когда Попов проглатывает, свисток, останавливается все представление... Он очень веселый и грустный маленький человек, и я очень полюбил его».
Характерно, что почти все английские газеты связывали успех Олега Попова с успехом всего советского цирка. «Мы лелеем надежду,— писал крупный лондонский еженедельник,— что деятели нашего цирка поучатся у Советского Союза. Им надо изучить преимущества государственного контроля над цирком. Может быть, тогда руководители британского цирка посвятили бы на «открытие» и обучение клоунов часть того времени, энергии и денег, которые они тратят на акробатов, жонглеров и дрессировщиков».
Действительно, бывая в западных цирках, советские артисты не раз отмечали высокое мастерство артистов физических жанров. Но когда после жонглера или акробата на арене появлялся клоун, легкое и радостное настроение, созданное предыдущим номером, проходило бесследно. Клоун зачастую вызывал невеселые мысли о роли артиста в буржуазном цирке. Впервые наши артисты почувство-
вали это на Брюссельской выставке в цирке Альтова, где большой клоун дрессировал клоунов-карликов. Карлики лаяли, бегали на четвереньках по арене, а клоун подгонял их кнутом...
Талантливый английский коверный Чарли Карроли выходил на арену с большим наклеенным красным носом и играл в пустых и пошлых репризах. Даже такой самобытный и талантливый комик, как Ахил Заватта, отдавал дань традиции, работая в маске из густого белого и красного грима. И только после гастролей Попова в Париже он впервые снял этот грим.
Естественность игры Попова отмечали многие.
Некоторые исследователи совершенно закономерно искали корни ее в русском фольклоре, в литературе — в произведениях Гоголя, Чехова.
Многие же считали непосредственность Попова детской. В этих догадках была доля истины. Еще в самом начале зарубежной поездки Попов в одном из интервью говорил, что он учится у детской аудитории, что лучшие находки ему дают наблюдения над детьми. «Всякую новую репризу,— говорил он,— я впервые исполняю на утреннем спектакле. И если дети ее одобрят, то я уверен — вечерний взрослый зритель также примет ее хорошо».
Много писем от зрителей получил Олег Попов за время своих первых зарубежных гастролей. Много задушевных и восторженных слов было сказано ему. Но наиболее дороги ему письма детей — искренние, ясные, простые, как и он сам. Вот некоторые из них:
«Дорогие гости из Московского цирка! Разрешите передать вам наш пламенный пионерский привет! Мы очень рады встретить вас у нас в Бельгии. Нам очень понравились ваши выступления. Как красиво и точно работают все артисты! Передайте наш горячий привет всем пионерам Советского Союза. Желаем вам много успехов. Пионерская организация города Антверпена. Бельгия. 25 марта 1956г.».
«Дорогой Попов, я очень люблю тебя за то, что ты очень хорошо умеешь делать радость людям, и мне кажется, что ты и на самом деле очень веселый, Я очень хочу поехать в Москву — посмотреть твою родину, а пока я прочла о ней в советской книжке «Маруся идет в школу». С приветом. Мари Клод. Мне 8 лет»,
А маленький англичанин Сэдлер прислал написанное большими печатными буквами печальное письмо: «Дорогой Попов! Мне четыре года, и моя любимая кукла лежит в больнице. У нее болят глаза. Поэтому я прошу у вас вашу куклу, с которой вы так хорошо выступали. Когда моя кукла поправится, я Верну ее вам».
Английская газета «Трибюн» писала: «Люди ли русские? За барьерами нашей пропаганды мы могли только догадываться, что да. Теперь мы и тысячи англичан узнали это в «Харрингей-арена», а маленький, по-русскому коренастый клоун показал нам, что у русских громадное чувство юмора». Блэкпульская газета делала серьезный вывод: «Мы узнали, что язык цирка интернационален, что внешняя разница между нами и клоуном Олегом Поповым не имеет значения, ибо чувство юмора у нас и у них одинаковое. Это доказал нам Попов, заставляя одинаково корчиться от смеха как русскую, так и английскую аудиторию». Еще красноречивее отзывалась манчестерская газета: «Клоунада Олега Попова была интернациональной, ибо в ней действия звучали громче, чем слова. Пусть чаще встречаются Восток и Запад! Тогда их смех всегда будет общим».
Попов воспринял свой успех за рубежом менее всего как личный. Это была еще одна победа социалистического строя, создавшего все условия для расцвета культуры. Гуманное в своей основе советское искусство сближает народы, зовет их к миру.
Весной 1957 года Олег Попов по приглашению известного французского писателя и импрессарио Жоржа Сориа снова едет в Париж — на Международный фестиваль мюзик-холла. Пятнадцать стран были представлены на нем, в том числе и США, пожелавшие «блеснуть» не чем иным, как исполнением рок-эн-ролла.
Олег Попов, представлявший нашу страну, должен был не «заполнять паузы», а выйти с самостоятельным номером на десять-двенадцать минут. С такими условиями он сталкивался впервые. Ни одна из его реприз не была рассчитана на такое большое время. Но Сориа настаивал именно на этом времени, ибо намеревался выпустить Попова на сцену во втором отделении, составленном из «звезд». Каждую из них надо было показать не между прочим, а наиболее полно.
Попов решил соединить два пантомимических номера. Сначала он выходил как праздный гуляка с тросточкой, которой он «случайно» зацеплялся за проволоку, неизвестно зачем очутившуюся на сцене. Постепенно из гуляки он превращался в лихого мастера-эквилибриста, который после каскада блестящих трюков на проволоке соскакивал с нее, раскланивался... и вдруг обнаруживал, что на проволоке вместо него сидит петух. И начинался номер с белым петухом, которого Олег «гипнотизировал», заставлял «уснуть», лечь на бок и даже на спину, чего петухи обычно не любят. После серии комических трюков «оживший» петух, прыгая со стула на стул, взбирался по лестнице на половую щетку (Олег держал ее на лбу), где в знак того, что он свил гнездо, «сносил» яйцо, и оно падало Олегу на голову. В том же номере Попов показывал известную потом сценку «Химчистка», в ходе которой белый петух, пролезая через самоварную трубу, «превращался» в черного. Вся серия трюков и несложная веселая фабула номера давали артисту возможность «показать себя». После этого выступления Попов оказался среди немногих лауреатов столь редкого фестиваля.
В связи с фестивалем артист вспоминает одну интересную встречу. Стояли очень жаркие дни. Даже всегда шумный Париж притих от зноя. Друзья Попова, показывая гостю окрестности города, познакомили его с неким Сэмом Летреном, ресторатором в маленьком местечке, находящемся в пятидесяти километрах от Парижа. Сэм Лет-рен был известен не только как хозяин небольшого ресторана, славившегося своими блюдами из птицы. В цирковых кругах его знали как дрессировщика петухов и кур, которых он сбывал артистам. Радушный хозяин встретил Попова сначала как коллега-дрессировщик. И, только познакомив артиста со своей многочисленной труппой пернатых, он перешел ко второй своей роли — ресторатора. На прощание Летрен подарил Попову книгу, в которой описал свою не совсем обычную деятельность.