Яма на пути — я через яму. Куст — я через куст. И такая во мне прыть от страха, что рад бы одним махом через весь лес перепрыгнуть.
Бегу, скачу. Километра два, наверное, этак проскакал. Выбежал наконец на луг и упал на траву — так прямо и грохнулся. Уж и ноги меня не держат, а сердце бьётся, колотится.
Хорошо, думаю, что ноги от котёнка унёс.
Котёнок-то не простой был — это рысёнок был. Значит, и мать его недалеко где-то бродила. Пока он играл себе тихо-мирно на полянке, ловил мух да соломинки жевал, мать тоже своим делом занималась — охотилась. А как подал он голос, запищал, завопил, — тут уж рысь, конечно, к нему — на помощь, на выручку. И разорвала бы она меня в клочки, если бы я ей по дороге попался.
А ружьё у меня, как назло, самой мелкой дробью было заряжено — на рябчика, на мелкую дичь. Где уж тут с рысихой сладить! Рысиха-мать — с доброго волка.
Страшный рассказ
Мальчики Шура и Петя остались одни. Они жили на даче — у самого леса, в маленьком домике. В этот вечер папа и мама у них ушли к соседям в гости.
Когда стемнело, Шура и Петя сами умылись, сами разделись и легли спать в свои постельки. Лежат и молчат. Ни папы, ни мамы нет.
В комнате темно. И в темноте по стене кто-то ползает-шуршит; может быть, таракан, а может быть, кто другой!
Шура и говорит со своей кровати:
— Мне совсем и не страшно.
— Мне тоже совсем не страшно, — отвечает Петя с другой кровати.
— Мы воров не боимся, — говорит Шура.
— Людоедов тоже не боимся, — отвечает Петя.
— И тигров не боимся, — говорит Шура.
— Они сюда не придут, — отвечает Петя.
И только Шура хотел сказать, что он крокодилов не боится, как вдруг они слышат… за дверью, в сенях, кто-то негромко топает ногами по полу: топ… топ… шлёп… шлёп… топ… топ…
Как бросится Петя к Шуре на кровать!
Они закрылись с головой одеялом, прижались друг к другу. Лежат тихо-тихо, чтобы их никто не услышал.
— Не пыхчи, — говорит Шура Пете.
— Я не пыхтю.
Топ… топ… шлёп… шлёп… топ… шлёп… шлёп…
А через одеяло всё равно слышно, как кто-то за дверьми ходит и топает.
Но тут пришли папа с мамой. Они открыли двери, вошли в дом, зажгли свет. Петя и Шура им всё рассказали.
Тут мама с папой зажгли ещё одну лампу и стали смотреть по всем комнатам, во всех углах. Нет никого. И вдруг вдоль стены кто-то как пробежит в угол… Пробежал и свернулся в углу шариком. Смотрят — да это ёжик! Он, верно, из леса забрался в дом.
Хотели его взять в руки, а он дёргается и колет колючками. Тогда закатали его в шапку и унесли в чулан.
Дали молока в блюдце и кусок мяса.
А потом все заснули.
Этот ёжик так и жил с ребятами на даче всё лето.
Он и потом пыхтел и топал ногами по ночам, но никто уж его не боялся.
Олешки
Привезли в зоосад двух олешков. Маленьких, ростом с козу.
Назывались они «мунджак» и родом были из Индии.
У оленя рога с развилиной, а самка безрогая.
Глаза у обоих большие, чёрные и с ресницами, как у человека.
Совсем людей не боялись олешки, тыкались холодными носами в руки — корм выпрашивали. И очень любили, когда у них за ушами чешут.
Однажды увидел я — завешена их клетка брезентом, и брезент прибит гвоздями по бокам, чтобы народ его не отворачивал.
— Зачем, — спрашиваю, — завесили оленей?
— Олениха объягнилась!
Ну, я не вытерпел, всё-таки посмотрел за брезент.
И увидел: два маленьких-маленьких, жёлтых с белыми пятнами олешка — не больше кошки ростом — стоят и на меня глазами и ушами наставились.
Ножки — тонкие, вроде карандашей, передние в коленях сходятся, а у земли разошлись в стороны.
Лупоглазые, глупые олешки.
Смотрели они, смотрели, испугались и повернулись ко мне задом.
А олениха, всегда ласковая, вдруг бросилась на меня и стукнулась безрогим лбом о решётку.
Долго я не был в зоосаду.
Прихожу — в клетке не четверо, а трое.
Вырос оленёнок, ростом с мать уже, рога шишками на лбу прорастают, а шкура всё ещё ребячья — жёлтая в белых пятнышках.
— А где же другой? — спрашиваю.
— А как сняли брезент с клетки, дал ему кто-то конфетку, он конфетку съел и к утру издох.
Слабенький был олешек.
