Забылась, уплыла куда-то далеко, на мгновение почувствовала себя легкой, бесплотной и маленькой, и увидала песок золотой под солнцем и ласковое небо, и услышала, точно близко где-то попискивают, чирикают птички, воробьи. Так сладко было слушать их быстрый говор. Но резко вернул к жизни раздавшийся стук в дверь.
Невольно вскочила Ольга со стула, держась за сердце, вдруг нестерпимо забившееся, вытянулась — вся тревога и внимание. Бессознательно потянулась похолодевшей рукой за револьвером и быстро запрятала его на груди под кофточкой. Глаза пристально впились в белое пятно дверей.
— Можно войти?
Улыбаясь сладко, нарочито почтительно изгибая стан, вошел в комнату Ширвинский, а за ним следом, семеня короткими ножками, выдвинулся с серыми баками старикашка, бережно несущий перед собою букет цветов.
— Позвольте вам представить князя…— начал Ширвинский.
У обоих были лица торжественны, чуть-чуть изумленные. Смотрели на Ольгу, на цветы. Ошеломил пряный, густой запах…
Напряженно всматривалась Ольга в их лица. На время захватило дух, синие круги пошли перед глазами. Но поборола себя, осилила обволакивающую тело крутящую слабость и тотчас же оледенела — зимним холодом сковало сердце. Еще одно усилие — и уже спокойно Ольга протянула вошедшим руку, с достоинством дала ее поцеловать князю.
Ширвинский улыбался. Радовался Ольгиной выдержке. Уже готов был примириться с этой массой цветов, наполняющей комнату.
Когда Ольга заговорила, он благосклонно закивал головой. Ему нравилось, что голос ее хотя и глух немного, но тих и ровен.
Она сказала:
— Вы как раз вовремя. Я ждала вас…
И потом, точно вспомнив что-то, прислушиваясь к далекому, ей одной слышному шуму, она добавила:
— Так я сейчас приду, подождите минуту — недолго… я переоденусь…
И ровным шагом, как будто озабоченная чем-то незначительным, обычным, она прошла мимо Ширвинского и князя из комнаты своей в темный конец коридора.
Князь, восхищенный, разглаживал баки. Ширвинский шепнул значительно:
— Вот видите, я же говорил вам!..
Белые мягкие хлопья снега тайно, неслышно и быстро устилали землю. Легкие мотыльки кружились в бледном свете зимнего дня.
Люди шли, улыбаясь самим себе и зажмурившись. Бубенцы звякали тоньше. У девушек стыдливо алели щеки из-под напудренных инеем прядей волос, а у мужчин добродушно обвисли усы.
В этот день, когда к спящей царевне приходит влюбленный принц, когда в полях расцветают голубые ночевеи, чьи очи — очи любимой, где сказывается ее сердце; когда души утопших молятся и плачут о грехе своем, отчего и синеет в эту пору лед и слышен по реке тихий шум,— в этот день два человека — один высокий, полный, в старомодном цилиндре, другой меньше, тоньше, в носатой меховой шапке — шли по одной из тихих улиц Петербургской стороны.
Дойдя до одного подъезда, они молча поднялись по лестнице.
Дверь, перед которой они остановились, была распахнута настежь и чьи-то растерянные лица мелькали в передней.
Тогда господин в цилиндре быстро вошел в квартиру и спросил:
— Барышня Орг дома?
Но ему не ответили, занятые чем-то, швейцар и дворник, а горничная испуганно пробежала мимо, махнув рукою.
В комнате Ольги было пусто, и вяли, сладко дыша, забытые цветы.
Полный господин в растерянности остановился. Слишком много было цветов и слишком беззвучной казалась покинутая комната.
Его окликнули. Он оглянулся.
В дверях стоял его спутник.
— Иди скорее… да иди же!..
В конце коридора за платяным шкафом, там, где хозяйственной рукой была повешена пестренькая занавесочка, отделяющая темный угол со всяким скарбом, толклись при свете колеблемой свечи несколько людей, бестолково и ненужно о чем-то споря и ахая.
Молодой господин со светлыми усами и серыми холодными, несмотря на волнение, глазами говорил раздраженно:
— Надо же отнести ее в комнату… что за безобразие!
А равнодушный голос дворника отвечал деловито:
— Никак невозможно. Приказано дожидаться полицию.
Полный высокий господин, протолкавшись вперед, растерянно озираясь и спрашивая: «что это, что?» — нежданно тяжело упал на колени и жалобно всхлипнул. Pince-nez его от слез померкло, но он не снимал его.
Он шептал, подавленный, раскачивая головой, повторяя одно и то же, точно баюкая: