Глава 19
Прошедшие дожди подняли уровень воды в Шилке еще более существенно, чем в Нерче, и капитан со старпомом на большой воде решили проверить скоростные качества парохода.
Старпом постоянно находился на мостике, не отходя ни на шаг от рулевого, а капитан, как челнок, сновал между машинным отделением и верхней палубой, контролируя всех и вся. Делал он это с явным удовольствием и сияющей улыбкой на лице.
Это было вполне понятно: мало того что он занимался приятным и, вероятно, любимым делом, так еще и достоверно знал, что его старший брат скоро тоже выйдет на свободу, и ему будет предоставлено право выбора будущих занятий.
Пока мы шли по Нерче, я тоже находился на верхней палубе. Идти по малознакомой реке, даже при наличии бакенов, — задача не из простых. Но когда вышли на Шилку, я успокоился и поднялся на мостик.
— Епифан Дементьевич, как пароход ходом? — перед тем как спуститься в каюту, я решил поинтересоваться скоростными качествами нашего судна.
— Неплохо, Алексей Андреевич. Капитан уверен, что восемь, а то и девять узлов мы сможем дать. На стоячей воде на Байкале мы до семи узлов разгонялись, а тут все зависит от скорости течения.
Когда я спустился в каюту, Иван Васильевич изучал составленные Василием карты верхнего течения Амура и предполагаемого бассейна Горбицы,
Василия не было, но он зашел следом за мной.
— Пароход на хорошей воде дает не меньше восьми узлов. Ночью, конечно, с такой скоростью мы идти не будем, возможно, даже придется встать на якорь. Но все равно Михаил Карлович рассчитывает дойти за двенадцать часов. Кстати, как он вам? Вы, в отличие от нас с Иваном, настоящие морские волки — вон в какие края ходили, а мы только пассажирами были, даже на капитанском мостике не довелось побывать, — в последних словах Василия появились нотки какой-то детской обиды, и я невольно зажмурился, скривившись в усмешке.
— Не переживай, Вася, походишь еще по морям, тошнить будет. Ты ведь человек сугубо сухопутный и к этому делу не годен.
Братьев Петровых я понимал на уровне какого-то подсознания. Это я окончательно понял, общаясь недавно с Иваном. Иногда я ловил себя на том, что он только начинал говорить, а мне уже и без слов было ясно его мнение. И почти никогда наши взгляды принципиально не расходились, как и вкусы, и предпочтения.
Самым большим расхождением было отношение к коньяку, хотя я уверен, что с возрастом Иван его оценит.
В своей первой и настоящей молодости, там в двадцатом веке, я тоже говорил, что это гадость и пахнет клопами. Но прошли годы, и мое мнение изменилось.
Здесь, в девятнадцатом веке, я себя не считаю молодым, да таковым и не являюсь. Даже в зеркале моему взору предстает отнюдь не двадцатипятилетний молодой мужчина, а мужчина лет сорока.
Я долго не мог понять, что в моем внешнем виде так меня старит. Вроде бы все говорит о молодости, даже глаза блестят и сверкают, как у молодняка. Но все равно, приглядишься — сорок лет.
А потом я в один прекрасный момент понял: все дело в моих губах.
Форма рта и губ правдивее всего говорит о натуре и характере человека, а то, как он их складывает, — еще и о пережитом. И хоть ты в лепешку расшибись, но твои губы тебя выдадут.
Правда, людей, умеющих читать по губам, очень и очень мало. Но для них любой человек быстро становится открытой книгой со знакомым текстом.
Братьям, хотя они ни разу этого не говорили и не давали даже малейшего повода, очень нравится моя Соня. А мне, кстати, очень понравилась Ксения, и было совершенно не удивительно, что Иван ее выбрал и влюбился с первого взгляда. Так же я уверен, что жена Василия мне очень понравится.
А то, что они не сразу пошли на штурм своих крепостей, в отличие от меня, так это тоже понятно.
У меня был форс-мажор: я просто струсил, а вдруг Соня примет другое предложение, пока я буду ходить вокруг да около.
Так что своих друзей детства я знал как облупленных и понимал все их чувства. И, будучи сугубо сухопутным человеком, плавать не любил. Но деваться было некуда, а самое главное — назвался груздем, полезай в кузов. Я ведь светлейший князь, планы у меня наполеоновские, поэтому часто приходится действовать по принципу: портки измажу нехорошей субстанцией, но не поддамся.
Поэтому я так Василию и сказал, будучи уверенным, что знаю и понимаю его.
Сердечный друг детства недовольно крутанул головой и демонстративно махнул сжатым кулаком, но тут же засмеялся.
— Ты знаешь, а я и не горю желанием по морям ходить. Меня в буквальном смысле на море тошнит, причем постоянно. Но приходится марку держать. Помнишь, как в детстве твой дядька учил: одно дело сделай, но не поддайся.