— Вам, Елизавета Павловна, надлежит сегодня же подать Государю два прошения. Первое об учреждении майората, второе о признании князя Алексея Андреевича его первым владельцем и объявлении его совершеннолетним и полностью дееспособным, — генерал обозначил легкий поклон головой в мою сторону. — Это сразу же покажет всем отношение императора к случившемуся и станет вашей защитой. Ваши дома сразу повысятся в цене, вы их сможете выгодно продать и рассчитаться с основной массой долгов. Как только князю позволит здоровье, ему необходимо сделать ревизию своих поместий и навести там порядок, в первую очередь прогнать воровитых управляющих. Надежных грамотных людей для этого дела я вам дам.
На этом по моему мнению можно было и заканчивать. Суть дела лично мне была ясна и на первый взгляд генеральское предложение было единственным реальным и быстрым выходом из нашего кошмарного состояния. Но генерал похоже еще хотел что-то сказать.
Неожиданно он ухмыльнулся и закончил с видом кота, подбирающегося к сметане:
— Ваша озабоченность, Елизавета Павловна, о судьбах дочерей абсолютно понятна. Но я не сомневаюсь, что Алексей Андреевич окажется любящим братом.
Матушка из речи Бенкендорфа поняла что это какой-то выход и самое главное для неё, всё возникшие проблемы будет решать не она и можно будет вернуться к прежней удобной и комфортной жизни. То, что жизненные корабли родителей последнее время плыли разными курсами, я уже успел хорошо понять.
Глава 8
Расположившийся в приемной генеральский адъютант принес заранее заготовленные Бенкендорфом прошения на Высочайшее Имя, я внимательно прочитал и матушка тут же их подписала. Генерал сразу же уехал, пообещав немедля переговорить с Государем и подать ему матушкины прошения.
После отъезда Бенкендорфа я почувствовал полнейшее душевное и физическое опустошение, как будто пробежал марш-бросок с полной выкладкой. Поэтому сразу же ушел в свою спальню и до обеда спал.
За время моего сна успел приехать генеральский адъютант с замечательнейшей новостью: Государь сразу же подписал матушкины прошения и завтра вечером ей назначена аудиенция у российского Самодержца. Мне то же была высказана монаршая милость: переданы пожелания скорейшего окончательного выздоровления и дозволения прибыть пред светлые императорские очи как только позволит моё состояние. Надо честно сказать это повергло меня в какой-то трепет перед императором, я действительно не был еще готов предстать пред Его Величеством. Ни физически, ни морально.
Когда я узнал про смерть отца, то решил, что грусть и тревога поселившаяся в доме связана с первую очередь с этим и немного с моей болезнью. Но после матушкиного рассказа я понял что основной причиной была тревога и неизвестность нашего будущего. Наша прислуга жила очень даже неплохо, родители не были сторонниками освобождения крестьян, но к своим крепостным относились вполне прилично, например еще дед прекратил продавать людей как скот, все имели свободу в выборе мужей и жен, дети не разлучались со своими семьями. Правда как там обстояло дело с делами хозяйственными я не знал, но судя по словам Бенкендорфа похоже не очень.
Абсолютно все домашние, в том числе и лакеи, уже знали новость из Зимнего дворца, это я сразу же почувствовал когда вышел из спальни. Прислуга двигалась заметно быстрее, многие улыбались и у всех поклоны стали намного ниже. Даже нянюшка попыталась мне поклониться, когда я вышел из спальни. Это мне очень не понравилось.
— Нянюшка, милая моя, не делай этого никогда больше, не расстраивай своего Алёшеньку, — я обнял и поцеловал в щечку свою нянюшку, подумав, что первое, что я сделаю став совершеннолетним и полностью дееспособным, так это дам вольную всей семье Петровых. Это дичь какая-то, обер-офицерская жена и дети продолжают оставаться в крепостной зависимости.
Пелагея смущенно улыбнулась и сказала:
— Из Зимнего был офицер, барыню завтра вечером к царю кличут. Император грамоту подписал, вы Алексей Андреевич, теперь всем владеете и за долги имения не заберут.