Мужчина возвращается и темным силуэтом на фоне костра замирает над маленьким европейцем.
– Какого хрена, Манмут, к чему этот разговор?
– Ты приглашен в путешествие, – спокойно изрекает моравек.
Хокенберри тяжело опускается на ближайший камень и целую минуту не издает ни звука. Потом произносит:
– Господи, зачем? Какой от меня в подобной экспедиции прок?
Европеец по-человечьи пожимает плечами.
– Ты – существо из того мира, – просто отвечает он. – Пусть даже из другого времени. Видишь ли, на той Земле по-прежнему живут люди.
– Правда? – В голосе схолиаста звучит изумление невежды. Об этом ему даже не приходило в голову спросить.
– Да. Их не так много – похоже, четырнадцать веков назад большая часть каким-то манером переродилась в постлюдей и переселилась в города на орбитальных кольцах. Однако, по нашим наблюдениям, на планете осталось несколько сотен тысяч землян старого образца.
– Старого образца, – повторяет Хокенберри, даже не пытаясь изобразить хладнокровие. – То есть вроде меня.
– Именно, – кивает Манмут и поднимается. Его зрительная панель едва доходит человеку до пояса. Отроду не слывший великаном ученый вдруг понимает, как должны себя чувствовать олимпийцы рядом с простыми смертными. – Полагаем, тебе лучше отправиться с нами. Моравеки рассчитывают на твою бесценную помощь при контактах с людьми на Земле будущего.
– Господи Иисусе, – вновь говорит схолиаст.
После чего задумчиво поднимается, в который раз бредет к неровному краю над пропастью, в который раз прикидывает, как было бы просто шагнуть с уступа в темноту (уже не надеясь на воскрешение) и повторяет:
– Господи Иисусе.
У погребального костра скитается неутешной тенью Гектор, без устали возливая вино, покрикивая на своих людей, чтобы усерднее кормили жаркое пламя.
«Это я убил Париса, – думает Хокенберри. – Это на моей совести кровь каждого мужчины, женщины, ребенка и бога, погибших с того злосчастного дня, когда я принял вид Афины и, притворившись, будто прикончил Патрокла, выкрал якобы мертвое тело, дабы поднять Ахиллеса на битву с Олимпом…»
Хокенберри разражается горьким смехом. Плевать, если маленькая живая машинка решит, будто бы он потерял рассудок.
«А что, разве не так? Все бред и чушь! Ну почему я до сих пор не прыгнул с этого долбаного обрыва? Отчасти – стыдно признаться! – из чувства долга. Как будто бы все еще обязан отчитываться перед Музой. Нет, я точно свихнулся». При этой мысли к горлу опять подступают рыдания.
– Так вы полетите с нами на Землю, доктор Хокенберри? – негромко спрашивает Манмут.
– Конечно, гори оно все, почему бы и нет? Когда?
– Как насчет прямо сейчас? – говорит маленький европеец.
Оказывается, шершень давно и беззвучно парил где-то в сотне футов над ними, отключив навигационные огни. Черный шипастый летательный аппарат возникает из мрака с такой внезапностью, что схолиаст едва не падает с края площадки.
Особенно сильный порыв ночного ветра толкает человека обратно, и он шагает в сторону от обрыва. В ту же секунду из фюзеляжа шершня выдвигается лестница и клацает о камень. Хокенберри видит, как изнутри струится красное мерцание.
– После вас, – произносит Манмут.
6
С восходом солнца Гера вступила под своды Великого Зала Собраний, где в одиночестве, мрачно восседая на золотом престоле, ожидал ее Зевс.
– Этот, что ли? – осведомился Громовержец, кивнув на пса, приведенного супругой.
– Этот, – промолвила богиня и отстегнула сияющий поводок.
Животное тут же уселось.
– Зови своего сына, – распорядился Тучегонитель.
– Которого?
– Искусного мастера. Того, что пускает слюни при виде Афины, точно блудливый… Хотя нет, собаки лучше воспитаны.
Гера тронулась к выходу. Пес поднялся следом за ней.
– Оставь его, – приказал Зевс.
По мановению белой руки огромный зверь опустился на место.
Его короткая серая шерсть лоснилась, а кроткие карие глаза ухитрялись выражать коварство и глупость одновременно. Пес принялся расхаживать взад и вперед вокруг золотого трона, царапая мрамор. Потом обнюхал торчащие из сандалий голые пальцы Повелителя Молний, Сына Кроноса. Потом, неприятно стуча когтями по полу, приблизился к темному голографическому пруду, заглянул туда, не увидел ничего интересного в темных завихрениях помех, заскучал и потопал к далекой белой колонне.
– Ко мне! – повелел Громовержец.
Зверь покосился на него, отвернулся и начал обнюхивать основание колонны с самыми серьезными намерениями.
Властитель Молний громко свистнул.
Пес повертел головой, навострил уши, однако не тронулся с места.
Бог свистнул и хлопнул в ладоши.
Серый пес вернулся в два прыжка, радостно высунув язык и выкатив глаза.
Тучегонитель спустился с трона и потрепал животное по загривку. Затем извлек из бесчисленных складок одежды сверкающий нож и взмахом могучей руки рассек звериную шею. Голова докатилась почти до границы голографического пруда, а тело попросту рухнуло, вытянув передние лапы, как если бы пес получил команду «лежать» и повиновался в надежде на лакомую награду.
– Забавляемся с собачкой, Повелитель? – промолвила Гера, входя в Великий Зал Собраний вместе с сыном.
Зевс отмахнулся, будто прогоняя назойливую гостью, спрятал клинок в рукав и возвратился на золотой престол.
По сравнению с другими бессмертными Гефест выглядел приземистым карликом: шесть футов роста и грудь, словно пивная бочка. К тому же бог огня хромал и приволакивал левую ногу, будто мертвую, – впрочем, так оно и было. Косматая шевелюра и еще более лохматая борода путались с дикой порослью на груди, а глазки, обрамленные красными веками, так и бегали по сторонам. На первый взгляд могло почудиться, что покровитель ремесленников облачен в доспехи, но при ближайшем рассмотрении косматое тело оказывалось крест-накрест перевито ремнями, с которых свисали сотни крохотных мешочков, коробочек, инструментов и приспособлений, выкованных из драгоценных и обычных металлов, сшитых из кожи и даже, судя по виду, сплетенных из волос. Искуснейший мастер прославился на Олимпе тем, что создал однажды из чистого золота заводных девиц, которые двигались, улыбались и доставляли мужчинам усладу почти как живые. По слухам, именно в его алхимических сосудах зародилась первая женщина – Пандора.
– Мое приветствие лудильщику! – прогрохотал Зевс. – Я бы позвал тебя раньше, да все кастрюли целы, а игрушечные щиты никак не погнутся.
Гефест опустился на колени подле мертвого пса и тихо пробормотал:
– Зачем же так-то? В этом не было нужды. Совсем не было.
– Он действовал мне на нервы, – пояснил Властитель Молний, взяв с подлокотника чашу и сделав глоток.
Бог кузнечного дела перевернул обезглавленное тело набок, провел мозолистой ладонью по грудной клетке, словно решив приласкать беднягу, и осторожно нажал. Покрытая мясом и шерстью панель отскочила в сторону. Пошарив прямо в кишках, Гефест извлек наружу прозрачный мешочек и вытащил из него длинный ломоть розоватой сочной плоти.
– Дионис, – объявил потомок Геры.