Между тем рядом всегда находились добрый ангел и Мефистофель. Мефистофель вёл его от одной вершины к другой, от одной цели к другой, внушал ему уверенность в себе; несчастный добрый ангел тревожно трепетал где–то на втором плане. Но я по–прежнему делаю ставку на доброго ангела.
Не знаю, что со мной случилось. Может, я слишком вымотался в Лос — Анджелесе, но до конца сезона хороших результатов у меня не было. Кривая пошла вниз ещё до потери рекорда, а потом стало мешать ещё что–то, не исключено — я просто себя загнал.
Так или иначе, в том году я не приблизился к рекорду, лучшее время показал в Берлине — 3.56,8. И раз я был не в силах вернуть себе рекорд, победы в соревнованиях ничего для меня не значили. А пару раз я и не победил, например в Варшаве, в матче против поляков, и в Швеции, где, честно говоря, я не очень старался. Единственное хорошее, что принёс мне рекорд, — новая работа. Стен устроил меня прекрасно, ничего не скажу, но эта работа оказалась ещё лучше. Меня взяла крупная французская фирма, торговавшая обувью и спортивным инвентарём, платили мне сорок пять фунтов в неделю, дали «Рено», а всех дел — изредка ездить по оптовым торговцам да иногда выступать на пресс–конференциях. Действие контракта истекала только после Олимпиады в Токио. Они фотографировали меня где могли, но чтобы на фото красовалась марка фирмы — мне выдали большую белую кожаную сумку с названием фирмы.
Больше всего мне хотелось выйти на старт вместе с Купером. Ведь если я его обойду, я кое–что докажу, пусть и без рекорда; но случая не представилось. Он должен был приехать в августе в Уайт — Сити, участвовать в беге на милю, но что–то ему помешало. Потом говорили, что он приедет на соревнования в Скандинавию, но вместо этого он отправился в Австралию.
У меня была ещё одна попытка побить рекорд, в Уэлвин — Гарден-Сити, в «подготовленном» забеге, но перед последним кругом я был настолько впереди остальных, что утратил чувство времени и показал только 3.58,6.
Я читал о Купере всё, что попадалось: как он выглядит, откуда родом, как тренируется. В будущем году предстояла встреча с ним в Перте, на Играх Содружества, и мне казалось, что именно он будет моим главным соперником в Токио. Ведь в забегах на милю сюрпризы случаются редко. Новички в них не побеждают. За пару лет до Олимпиады обычно ясно, кто может претендовать на золото.
Я знал, что Драйверу могу показать дорогу домой заранее — после Лос — Анджелеса я обгоню его где угодно, да и Берка тоже, свой пик он прошёл. Появились новые хорошие бегуны среди янки, их было много всегда. Есть и европейцы, к примеру Гловацкий, который обошёл меня в Варшаве. Но по–настоящему меня волновал только Купер.
Несколько раз я видел его бег по телевизору. Высокий парень, примерно моего роста, только потяжелее — типичный студент, ему двадцать два года, носит очки в металлической оправе. Его тренера зовут Дон Макбейн, он приверженец интервальных тренировок. Сэм категорически против такого метода, говорит, что он убивает радость бега. Я всегда с ним соглашался, но теперь стал сомневаться: после Лос — Анджелеса я особой радости от бега не испытывал — так, иногда.
Тут было от чего забеспокоиться, я говорил о своём состоянии и с Сэмом, и с Джил. Сэм сказал, что тут нет ничего неожиданного. Это естественная реакция не столько тела, сколько души. «Ты так долго нацеливал все свои силы на достижение рекорда. Потеря рекорда, пусть временная, повлияла на душевный настрой. Тебе надо немедленно поменять обстановку. Я это устрою». «И Джил так считает», — сказал я. Он весь напрягся, как кот перед собакой, и спросил: «Что она говорит?» Я ответил: «Что не меня что–то давит, и очень сильно». Думал, он станет возражать, но он промолчал, кивнул и ушёл.
Через два дня он прислал мне по почте два билета на самолёт до Майорки. Я показал их Джил: «Смотри, что Сэм нам прислал». Она посмотрела на билеты, даже не улыбнулась, только спросила: «Он тоже едет?» А я ответил: «Сэм? Вряд ли. У него тут слишком много дел — тренировки и спортзал».
Итак, мы отправились в Пальму. Сэм проводил нас в аэропорт и принёс Джил огромную коробку шоколада. «Присматривай за ним, — сказал он, — не разрешай долго валяться на солнце. И отвлекай его от мыслей о рекорде».
Эта поездка была как медовы месяц: мы лежали у моря, грелись на солнце, но главное — всё время были вдвоём и ни о чём не думали. Всю эту неделю мы эту неделю провели словно во сне. Джил выглядела великолепно, она быстро загорела, но могла нежиться под солнцем целыми днями. Она лежала на пляже в своём чёрном бикини, закрыв глаза, с лёгкой улыбкой. Я часто любовался её загорелым телом, руками и ногами с крохотным золотистым пушком, её дыханием. Я трогал её за плечо и звал в гостиницу, а она показывала мне язык и качала головой. Потом мы поднимались к себе в номер…