– Бог знает, как я о нём тоскую, – кротко отозвалась старушка.
– И что было потом? – с любопытством спросил молодой монах. Настоятель кинул на него недовольный взгляд.
– Мы встретились у ручья в вашем саду, – продолжала Германия, – там, где у вас растут сонные цветы. Они все почему-то стояли увядшие, склонив головки.
– Это дурной знак, – вставила другая старушка, Розалия. – Не так ли, святой отец?
Настоятель пожал худыми плечами.
– Господь посылает нам сны, чтобы предостеречь нас или наставить. Дьявол же насылает видения, полные соблазнов и заставляющие сомневаться в истинности нашей веры. Знаки Божии светлы, хоть иногда полны печали, знаки Вражеские – смутны и тревожны. Но распознать источник не всегда легко.
– Так что же было дальше? – снова не утерпел его молодой спутник, за что был награждён сразу двумя суровыми взглядами – отца-настоятеля и самой герцогини Лодовики.
– Мы гуляли среди цветов и беседовали. И вдруг я заметила странную вещь…
– Какую же? – обронил без особого интереса Йохан Дайгель, в очередной раз тщательно вытирая губы салфеткой и тут же поднося к ним ложку с десертом.
– У Густава были зелёные глаза! – взволнованно воскликнула Германия. – А ведь я точно помню, что раньше он был сероглазым, как ваш внук Вальтер.
Мальчик, прочитавший по губам Германии своё имя, недоумённо приподнял брови и кинул взгляд на Патрика. Стихотворец успокаивающе улыбнулся в ответ.
– Что тут странного? – поднял голову секретарь Парст. – Ведь это всего лишь сон! Во сне люди могут являться и с хвостами, и с рогами… Простите, святой отец.
Германия, кажется, даже не услышала этой реплики.
– Он просил у меня прощенья, – сказала она, и её старческий голос чуть задрожал. – Он и раньше мне снился, но всё было по-другому. Он просто показывался вдалеке и уходил, а я не могла его остановить. На этот раз он подошёл так близко…
Юный монашек открыл было рот, но тут же захлопнул его, так и не произнеся ни звука – отец Викторий был начеку.
– Что он тебе говорил? – герцогиню рассказ явно заинтересовал.
– Он просил меня освободить его от данной клятвы, – Германия потупилась. – Он сказал, что теперь связан другими обещаниями, и что его господин не склонен ни с кем делить своих слуг. Это было так странно…
Отец Викторий степенно перекрестился. Жест выглядел как будто случайным и, одновременно, демонстративным. Германия заметила его.
– О нет, святой отец! – запротестовала она с жаром. – В этом не было ничего дьявольского или нечистого! Он был так печален… Он говорил о россыпях драгоценностей во дворце своего господина, о странной музыке,которая звучит там день и ночь, о колоннах из берилла и опала, в которых играет свет факелов… Это было так прекрасно и так…ужасающе грустно!
Казалось, Германия сейчас расплачется.
– Его господин мужчина или женщина? – решительно вмешалась старая герцогиня. – И какой титул он носит?
Старушка-приживалка растерялась.
– Я не знаю, ваша светлость. Густав не сказал, а я не решилась спрашивать. Но мне кажется… Вряд ли это может быть женщина. И если бы вы слышали, как Густав говорит о нём, вы решили бы, что это по меньшей мере король… или князь.
– Князь тьмы! – громогласно прошептал молодой спутник отца Виктория и закашлялся, поперхнувшись мороженым. Сидевший по соседству секретарь Парст, оставив правила хорошего тона, безжалостно хлопнул его по спине. Выражение лица герцогини ясно говорило о том, что юноша сидит за этим столом в первый и последний раз. Щёки отца Виктория пошли пятнами гнева.
– Разговаривать с мертвецом – дурной знак! – настаивала на своём Розалия.
– Разве кто-нибудь видел этого юношу мёртвым? – возразил Патрик. Это были чуть ли не первые его слова за весь обед. – Он пропал без вести.
– Тем более! – Розалия даже раскраснелась от волнения. – Будь он жив, он дал бы о себе знать. Скорее всего, его кости лежат где-нибудь непогребённые, а душа не может обрести покоя…
– Ну, довольно! – оборвала герцогиня, видя, что разговор принимает мрачный и огорчительный для Германии оборот. – Германия, не расстраивайся. Я уже говорила: ты просто много думала о нём, вот он тебе и присинился.
– Должно быть так, – кротко согласилась старушка. Глаза её подозрительно блестели.
Закончив обедать, герцогиня поднялась, выслушала обычные благодарности и восхваления от нахлебников и в сопровождении отца Виктория и компаньонки удалилась к себе для душеспасительных бесед. Молодой монах поплёлся за ними, хотя тяжесть в перегруженном желудке явно тянула его прилечь где-нибудь в тихом, редко посещаемом местечке. Гости неторопливо разбредались, первыми ушли секретарь Парст и Йохан Дайгель, один – намекнув на неотложные дела, второй – отговорившись необходимостью присутствовать на спевке кафедрального хора. Вальтер всё ещё сидел за столом, рассеянно следя, как шустрые невесомые слуги уносят приборы. На него мало обращали внимание: из-за его глухоты и вынужденной отчуждённости большинство обитателей дворца считали мальчика не совсем нормальным психически и не придавали значения тому, что его поведение зачастую не вписывалось в этикет. Старушки-приживалки дулись друг на друга в разных углах залы.
Патрик подошёл к Германии.
– Так вы отпустили его?
Старушка подняла на него удивлённый взгляд.
– Я хотел сказать, вы вернули Густаву его клятву?
Германия порозовела.
– Нет… Честно говоря, я так растерялась. И он был так красив, вы не поверите. Он всегда был очень хорош собой, но, оказывается, я совсем забыла его лицо, и когда мы с ним встретились… во сне… Я всё смотрела на него и не могла оторваться!
– Вы должны его отпустить, – поэт легонько потрепал её по сморщенной руке. – Он ведь за этим к вам и приходил. Так будет лучше.
– Вы думаете? – Германия смотрела на него испытующе, словно проверяя, не смеётся ли он над её суеверием. Лицо Патрика было совершенно серьёзно, и слова вдруг сами полились с её губ. – Я и сама думаю так же. Но что же тогда мне останется? Ведь память о нём – часть моей теперешней жизни! Понимаете ли, я действительно любила Франца, но он был живым мужчиной, с громким голосом и сменами настроения, от него пахло лошадиным потом, и пуговицы на мундире то и дело отрывались и терялись, так что приходилось чуть не каждый месяц заказывать дюжину новых. А Густав… Густав – это любовь моей юности, когда ждёшь от жизни чудес, когда избранник сердца кажется полубогом. Я знаю, выйди я за него замуж, всё оказалось бы обычным, и я так же плакала бы от его неосторожного слова, и готовила бы праздничных гусей на Рождество, и гоняла бы служанок за то, что они плохо вытерли пыль с его книг. Но он умер молодым, и я даже не видела его гроба и могилы, даже этого утешения мне не дал Господь!
Слёзы хлынули из её глаз. Розалия уже успела удалиться, стол был убран, в зале оставались лишь они двое да Вальтер, рассеянно бродивший от стены к стене, бросая странно внимательные взгляды на портреты предков, словно видел их впервые.
Патрик сел рядом с плачущей приживалкой и ласково обнял её за плечи. Она всегда нравилась ему больше, чем Розалия, в ней до сих пор светились живой ум, мудрая простота и какая-то беззащитная, трогательная романтичность, словно, и помещённая внутрь этой роскошной полутёмной клетки, она продолжала слышать соловьиные трели в лесу и чувствовать кожей свежий ветер над полями.
Патрик открыл рот, чтобы заговорить и вдруг услышал свой голос, призносящий полузабытые строки:
– Счастье не порождает таких песен,
Какие порождает печаль.
Музыка лесных ручьёв твоей ветреной родины -
Всего лишь слабый отзвук подземных песнопений,
К которым привычен мой слух.
Даже твой голос не может
Разрушить их чар, любимая!
Судьба жестока к зеленоглазому рыцарю…
Германия посмотрела на него сквозь слёзы, в её взгляде сквозило изумление.
– О! Так вы всё знаете? Это ваши стихи?
– Нет, милая сударыня, к сожалению, не мои. Я даже не помню имени того, кто их написал, оно совсем не известно в свете. Но эти стихи напоминают мне о моём друге, который пропал…