— Твое счастье, солдат, мы пришли, — сакс спешился, постучал в ворота, затем с силой пнул Амброзия под колени. Тот упал в дорожную пыль. — Открывай!
Лицо стражника появилось в крохотном окошке двери.
— Ты припозднился.
— Припозднился, значит так было нужно, — рявкнул сакс. — Открывай или отрежу тебе правое ухо, все равно оно плохо слышит.
Ворота скрипнули. Что ж, все повторяется в точности.
— Скажи самому, что я вернулся с подарком, как он хотел. Утер со Стены шлет ему горячий привет.
Краем глаза Амброзий осматривал внутренний двор крепости Вортигерна. Даже приди он сюда с сотней солдат, он бы за полгода не взял этот форт. Перед ним предстало действительно царство. Еще дикое и кривое, необузданное, провшивевшее, но уже безмерно богатое царство бывшего варвара. Вортигерну удалось. Повис, Дивед и южные земли теперь принадлежали ему. Сейчас было безопасней молчать.
Саксов здесь оказалось порядком, сомневаться не приходилось, что слова бриттов и прочих были правдивы. На огромном дворе на одного солдата из бывшего легиона Флавия Клавдия приходился десяток южных захватчиков и еще пара бриттов. Повсюду доносилось бряцанье кольчуг, лязг топоров и мечей. Тут и там над кузнями вился дым.
— Да, да, калека, — просвистел ему в ухо сакс. — Мы не чета твоим оборванным северянам.
Он был прав. Амброзий смотрел на эту плавильню нового мира и понимал, что проще быть с ней, чем против нее. Рим и его порядки остались далеко позади, вседозволенность пьянила и ударяла в голову тяжелой дубиной. Здесь не могло быть иначе, это царство, полное золота и зубов выросло бы из земли все равно. Только Вортигерн был первым, кому удалось его возвести. Повис, Дивед, Гвинедд — что еще он прибрал к рукам? Это олово успешно купило ему царский венец.
Он услышал негромкий шорох шагов за спиной и обернулся. За девять лет этот владыка не изменился ни капли.
— И вот ты здесь, — негромко проронил Вортигерн со странной улыбкой. — Столько лет прошло, и мы все же встретились. Полу-бритт.
Время его пощадило или судьба — тот у обоих считался любимчиком. Все то же широкое лицо, наивный открытый взгляд и сутулые плечи, эта маска сослужила ему отличную службу. Но вместе с тем у него теперь был облик царя — откуда взялись эти ткани, расшитые золотом, ножны, под стать старым мифам, венец, под тяжестью которого склонилась бы любая сильная шея — посреди серого весеннего дня Повиса он казался солнцем, вышедшим из-за туч, и старался казаться таким же любому. Обещание богатого сытого века. Не для всех, разумеется.
Вортигерн продолжал улыбаться. Не самая легкая встреча. Должно быть, он сам не знает, о чем говорить.
— О чем ты думаешь, Полу-бритт?
Амброзий почувствовал запах дорогих масел, каждое из которых стоило состояние. Им пахла вся одежда нового императора, будто на нее пролили целый кувшин.
— О царе Мидасе.
Улыбка Вортигерна сделалась шире.
— Только ты вряд ли слышал о нем.
Если нечем бить, то бей в родословную.
— Старый царь, известный своим богатством. Все вокруг него обращалось в золото — владыка должен многое знать, Полу-бритт. Я теперь не простой солдат, каким был когда-то.
— Еще он был жаден и глуп, и у него были ослиные уши. Наряди осла в пурпур, много ли пользы это ему принесет?
За эти слова его могли избить до полусмерти и на неделю оставить гнить в сыром погребе, сейчас Амброзию на это было плевать. К его удивлению, Вортигерн не спешил отдавать подобный приказ.
— Ну? — промолвил центурион, когда молчание затянулось.
Новый император расхохотался, затем надушенными и намасленными пальцами вытер пару выступивших слезинок.
— Я знал тебя слишком недолго, Полу-бритт, чтобы понять до конца, ты не перестаешь меня изумлять.
— Давай убьешь меня сразу, твое представление затянулось. На девять лет.
— Убить? — Вортигерн наконец перевел дух от смеха. — Ты думаешь, я правда хочу убить тебя, Полу-бритт? Что же мешало мне это сделать тогда?
Амброзий был изможден дорогой, злостью и голодом, решать загадки Вортигерна ему сейчас не хотелось, однако этот хитрый отщепенец был прав — в этой стройной картине что-то не ладилось и близкой смертью как-то не веяло в воздухе. Отчаянием — да. Бесконечной усталостью, звериной жестокостью — но не смертью. Он смотрел на ряженого императора в шелке и пурпуре с гладко расчесанными волосами и думал — ни один император, ни один вождь, ни один царь, ни один захудалый старейшина никогда не выйдет к своему пленнику лично. Вортигерн создал себе образ недосягаемой власти, но он сейчас здесь, а не в великолепных чертогах восседает на троне.