Амброзий не удивился.
— Конечно, задумал. И Лодегранс, госпожа. И кое-кто из свиты Утера тоже, я в этом уверен, но не бойся. Для этого я и здесь, они не посмеют тронуть тебя.
— Я знаю, как ведет себе мужчина, обуянный похотью, — спокойно сказала Ровена. Лодегранс и другие — возможно. Но не твой брат, Амброзий. Не он. Это меня и пугает.
Амброзий нахмурился. И оттого, что ведет разговоры столь откровенные со своей госпожой, и оттого, что сидят они на отдалении ото всех, и оттого, что она жена человека, который запросто может убить его, даром, что они сумели найти друг с другом общий язык. Центурион не придерживался древней истины, что все беды — только от женщин, но понемногу начал ей проникаться.
Он откашлялся. Такая гордая женщина, как Ровена, самая благородная из варваров, если дозволено так будет сказать «посланнику Рима», не стала бы хмуриться и бояться по пустякам. Крохотное мелкое чувство нашептывало ему, что он понимает, о чем она говорит. Утер мог быть лжив и в собственных низменных чувствах. Но зачем?
— Что… что ты хочешь сказать, госпожа? — неловко спросил он. В одном Утер был прав, он давно отвык от общества женщин.
— Если бы Утер действительно питал ко мне страсть, он бы не говорил со мной об этом при всех. Не удерживал бы за руки и за платье, так, чтобы это видели люди императора Вортигерна. Говорил бы тихо, суматошно и быстро, а не так, чтобы мог услышать любой. Попытался бы удержать меня вдали от костров. Ты мужчина, Аврелиан, скажи мне — разве я не права?
Амброзий почти услышал голос императора в своей голове. «Интересные разговоры ты ведешь с моей женой, Полу-бритт.»
— Наверно, ты права, госпожа, — неловко ответил он и угрюмо посмотрел с холма на долину, где расположились солдаты Утера со стены Адриана. Все было проще, когда он служил центурионом римского легиона. Амброзий рассеянно запустил пальцы в волосы, где уже начинали встречаться седые ломкие нити. Беды варваров оказались ничуть не проще бед далекого забытого Рима. — Забудь, госпожа, — наконец сказал он. — Утер — ваш давний союзник, — он усмехнулся. — На мою беду и на радость Лодегранса-ублюдка. Утер — брехливая собака, которая лает, но не кусает. Ему нужны деньги и власть ото всех, госпожа — от Вортигерна и от твоих братьев, он вцепится в этот союз всей своей пастью и ни за что не разрушит его. Ты можешь быть уверена, ты под защитой неуемной алчности Утера. И под моей тоже, если тебе интересно.
— Я надеюсь, ты прав.
— Да. Я тоже надеюсь. Но на всякий случай держи при себе нож и служанок, которые умеют быстро бегать и громко визжать.
Ровена молчала. Амброзий понимал ее мысли. Это совсем не то, чего она хотела от жизни, но то, с чем никто не справится кроме нее — и она не жаловалась. Он, Ровена, Уна, мать Мирддина — это было знакомо.
— У тебя есть муж, госпожа, названная дочь и друг. Невинным часто кажется, что они одиноки, но ты не поверишь, на их защиту встают потом десятки людей.
— У меня нет дочери, Аврелиан, — негромко проговорила Ровена и встала с мягкого вереска.
Амброзий вспомнил венок для царевны, выброшенный Моргаузой на скотный двор.
— И еще, — она обернулась. — Не говори моему мужу об Утере, Аврелиан. Вортигерн… очень неплохой человек, но о его жене не должны ходить слухи в первый же месяц. Солдаты, слуги — пусть, такие болтают всегда. Но не ты, не тот, на кого он привык рассчитывать в эти дни. Будь мне другом, с Утером я справлюсь сама. На крайний случай с тобой.
Шелест женского платья затих. До его слуха доносились обрывки похабной песенки, которую распевали возле костров. Амброзий знал, что жена императора не поверила ему ни на миг. Все те доводы, утешения, что он с таким жаром ей говорил, что казались со стороны такими разумными и безукоризненными, разбивались вдребезги о женское чутье и его добытое бедами знание — брату ни в чем нельзя доверять.
Через пару дней к вечеру они добрались до крепости императора. В дороге Утер изредка искал с ним ссоры, но лениво, бездарно и больше со скуки. Амброзий молчал. Он был на задании, пока еще на задании, но как только его люди пройдут через ворота Повиса, он сможет переговорить с братом по-свойски. Жена императора больше не искала его общества, чему он был крайне признателен.
— Сегодня на пиру, Аврелиан, я один с твоего позволения съем целую тушу оленя.
Обратно Амброзий ехал среди своих воинов. За ним на пегой кобыле увязался все тот же болтливый легионер, что ж, это было лучше, чем ничего. В какой раз он вновь с нуля отвоевывал признание, положение и саму свою жизнь? Видно, в третий, а ему еще не было сорока.