— Нет. Я пойду с ним.
Килух кивнул.
— Проследи краем глаза за пленным. Он может многое рассказать.
Сын ждал его на склоне холма. С вершины, будто молочная речка, стекал белый туман, а выложенная камнем узкая тропка давно поросла пожухлой травой. Это была старая дорога через холмы, когда ещё не было тракта в обход, а о том, чтобы провести телегу, не было речи.
— Ты ранен, — сказал ему Мирддин. Это было утверждение, а не вопрос.
Амброзий отмахнулся.
— Пустое. Килух сказал, что ты хочешь что-то разведать.
Тот кивнул.
— За тем перевалом. Я чувствую, что там кто-то есть.
Центурион нахмурился. Левая рука устало потянулась к мечу.
— Если ты думаешь, что это засада, — промолвил он. — то надо брать больше людей.
— Не надо, если мы хотим, чтобы нас не заметили. Твой брат и Вортигерн, господин…
— Что «мой брат»?
Он огрызнулся. Упоминание Утера выводило его из себя, но Мирддин даже не вздрогнул.
— Они ответили, что так будет лучше. Разведать при свете дня, а не очнуться ночью с перерезанной шеей. При всем почтении, Аврелиан, лучше меня здесь нет лазутчика. Но ты хочешь помочь, и я тебе благодарен.
Хотел ли он, раненый после битвы, ползать наощупь по туманным холмам — точно нет. Хотел ли отпускать туда безоружного сына и терять среди мертвенного тумана и вереска — нет и подавно, но Амброзий смолчал. Он ничего не знал, о силах Мирддина. Да, мальчишка угадал, где скрывается враг, но повезло ли ему или то была военная хитрость — центурион никогда не верил в колдовство бриттов и ибернийцев, их обряды, порой кровавые и жестокие, казались глупостью дикарей — но его, Амброзия, сын не был похож на друида. Это вселяло надежду.
— Что ж, пойдем, — нехотя отозвался Амброзий. — Будем надеяться, что там укрылся заблудший пастух. У нас всего одна рука на троих, которая на что-то способна.
— Твой брат обещал послать людей, если мы не вернемся.
Амброзий выругался. Предусмотрительность Утера выводила его из себя.
— Пусть лучше держит своих шавок на привязи.
Он до сих пор не знал, как повели себя люди Утера, когда брат отдал его Лодегрансу и Вортигерну. Порой он пытался представить себе, как это случилось — вот он возвращается в крепость с отрядом, защитив Гилдаса, Уну и прочих, вот он спешит поведать брату и командиру о заговоре, разросшемся, как дикий сорняк, а на грядущее утро Аврелиана не находят в крепости Банна, а саксы-разбойники разгуливают, точно свои. Ни один за него не вступился. Ни один не предпочел его Утеру. Отвернется ли от него Килух и все остальные, если ветер снова задует иначе? Амброзий вспомнил жесткое и гневное лицо императора и решил, что надо быть начеку.
Он и Мирддин с трудом поднимались по крутому холму. Старые, вросшие в землю каменные плиты, наполовину поросли мхом и лишайником, стали скользкими от промокшей земли и глины, через какое-то время оба они перестали видеть свое войско внизу, а клубы седого тумана казались глубоким озером за спиной. Сквозь мутную дымку проглядывала точка белого солнца.
Грязь под ногами скользила и хлюпала, а царапина на плече начинала нещадно саднить.
— Ты уверен, что мы идем верной дорогой?
— Верной, — коротко отозвался Мирддин. — Я не могу ошибиться.
— Для юнца у тебя многовато спеси.
Он размотал серую грязную тряпку, которой стянул свою рану. К удивлению, та продолжала кровоточить и покраснела. Амброзий дотронулся пальцами до краев — от окровавленной кожи повеяло жаром.
— Наконечник стрелы намазали ядом.
Мирддин с любопытством лекаря рассматривал след от стрелы.
— Но я еще жив, значит, это неплохо?
— Да, но под вечер у тебя будет жар. Я скажу Килуху и остальным, какой отвар тебе пить. Пусть приглядят за тобой пару дней. Будет паршиво, но это пройдет.
— Не в первой. Спасибо тебе.
Он кое-как вернул повязку на место. В голове крутилась мрачная шутка, что руку-то можно и вовсе отрезать — кисти нет уже девять лет, плечо и вовсе отравлено ядом — возле костра такая бы шутка любому понравилась. Ему отчаянно хотелось сказать сыну правду, наконец-то вслух произнести имя его матери, которая жила в его мыслях все девятнадцать лет — «она», только «она», и никогда по имени, чтобы не тревожить память о напрочь убитой юности — затем вернуться в настоящее время, сказать: «Знаешь, ведь у тебя есть кровная тетка возле Стены, еще одна родная душа! Ты нашел не только родного отца, но и сестру своей матери, верил ли ты, когда тебя брали в плен, когда догорал погребальный костер моей давней возлюбленной, что когда-то все может наладиться?» Он мог сказать это сейчас, но слова его не послушались, и он вновь отложил этот разговор на туманное светлое будущее. Амброзий был благодарен судьбе и за то, что имел.