А вокруг него простирались плодородные земли, богатые травами пастбища, реки и лиманы были полны рыбы, и — безбрежная степная даль.
И еще небо.
Небо, небо, небо.
Высокое, звонкое, бездонное.
А могучий Днепр-Борисфен так пленил греков своей красотой и величием, что ольвиополиты иногда называли себя еще и борисфенитами.
Шли годы, город расширялся, застраивался. Оборонительных стен еще не было — они появятся через сотню лет, и уже полководец Александра Македонского Зопирион в 331 году до н. э., придя брать штурмом Ольвию, остановится, пораженный, перед ее могучими стенами и башнями. После долгой осады он уйдет назад со своим тридцатитысячным войском, так и не одолев греков. Но стены появятся позже, а пока беззащитный город торговал и дружил с соседними племенами, и дружба та и торговля защищали город не хуже стен, и в Грецию шел и шел скифский хлеб.
Город был назван Ольвией, что в переводе с древнегреческого означает «счастливая», «счастливый город».
И потекли с тех пор годы и годы.
В те времена, о которых идет речь, наибольшей властью в городе обладал архонт. Он не только руководил коллегиями, но и мог в случае нужды созывать народные собрания. Одним из самых суровых владык города был тогда Родон — отец Ольвии, немолодой, скупой на слово, с тяжелым характером. Сын и внук гончаров, он сумел так утвердиться, что народное собрание его одного переизбирало каждый год, и он десятки лет оставался архонтом. Его выцветшие стальные глаза никогда не знали ни сочувствия, ни жалости и смотрели из-под нахмуренных кустистых бровей, словно наконечники смертоносных стрел.
Нелегко было с ним горожанам. «Не архонт, а камень», — говорили о нем. Но за справедливость, которой он неизменно отличался на посту архонта, за заботу о полисе, за честность и ненависть к предательству и подлости его уважали, ему верили. Таким и должен быть архонт: честным, справедливым, но решительным и безжалостным, как того требовали обстоятельства дикого Причерноморья.
Хотя Родон и достиг власти, уважения и богатства — имел один из лучших домов в городе, несколько мастерских, слуг и рабов и немало золотых вещей, — но не гордился, не выставлял себя напоказ и был всегда выдержан, равен со всеми свободными горожанами, будь то бедняк, купец или знатный ольвиополит. Ибо всегда помнил, из какого он рода вышел. Его предки — безземельные бедняки из Милета — приехали когда-то к берегам Понта без монеты в кошельке, а лишь с одними руками — трудолюбивыми и мозолистыми. И жили они тогда, как и все, в обычной землянке с небелеными стенами, а спали на камнях, порой не имея и куска хлеба, но трудились изо дня в день, веря, что судьба все-таки сжалится и над ними. Дед его был гончаром, имел кое-какую мастерскую, лепил посуду, и у архонта до сих пор хранится в доме треснувшая амфора для вина, сделанная руками деда. Из нее он пьет вино только в торжественных случаях, не забывая при этом помянуть деда-гончара. А отец уже не только делал посуду, но и понемногу торговал ею, сперва в Ольвии, а потом снаряжал караваны и дальше. Под конец жизни он стал купцом, небогатым, правда, середняком, но — купцом. Купил себе раба, имел слугу. Как-то поехал он в степь за Борисфен продавать свои изделия, поехал и не вернулся. Ни он, ни раб его, ни слуга… Человек иногда исчезал в безбрежных чужих и загадочных степях бесследно, исчез и отец бесследно. Где оборвалась его жизнь — того никто не знал. То ли разбойники в степи подстерегли, то ли собственный раб ночью прикончил, а сам, захватив добро хозяина, сбежал (бывало и такое), то ли к злым племенам отец попал, а те сделали его рабом и продали скифам, или савроматам, или даже гетам на ту сторону Истра, то ли хищные звери где-то растерзали, то ли сбился он с пути и заплутал в степи… Узнай теперь!.. Степи тайн не раскрывают.
Но сына своего, Родона, он успел выучить, дал ему не только образование, но и состояние — оставил его человеком независимым. Правда, вздыхал иногда, что сын его единственный не идет по отцовской стезе, не проявляет сметки ни в купеческом деле, ни хотя бы в гончарном — его тянуло в политику. На каждом народном собрании он просил слова и умел говорить красно. И красно, и по делу. Его заприметили магистраты, начали давать разные поручения, а со временем, когда он уже набрался опыта и снискал уважение, его избрали архонтом.
Семнадцать лет назад, когда у Родона родилась дочь, народное собрание постановило: за великие заслуги отца перед полисом и народом пусть дочь архонта зовется именем родного города!