— Милена, ты для меня никогда не была рабыней. Ты для меня была и навсегда останешься человеком. А таких людей, как ты, немного в этом мире.
— Спасибо тебе, моя добрая Ольвия, — шептала Милена. — Я счастлива, что судьба свела нас и что ты встретилась на моей черной, слепой дороге. Теперь и умирать легче… Говори, госпожа, говори… Я хочу в последний раз услышать твой голос. Больше у меня нет никого, и никто не помянет меня, кроме тебя.
Рабыня захрипела, тяжело, надсадно, видно, из последних сил, и в груди у нее забулькало. Ольвия поняла, что все… И стало ей тяжко оттого, что она бессильна помочь гибнущему человеку.
— Как же ты не убереглась, Милена?..
— Старею… — белыми губами шептала Милена. — Задумалась и не заметила, как на коня наткнулась… А он из тех… необъезженных жеребцов… Ударил копытом, грудь пробил, и жизнь моя улетает прочь. Да и кому я здесь нужна? Хорошо, что хоть не выбросили меня на свалку, как собаку, а в этой юрте положили… Ох… прощай, моя добрая госпожа, прощай…
Ольвия склонилась над рабыней, погладила ее седые волосы.
— Не умирай, Милена, не уходи в тот мир. Я буду молиться, чтобы боги спасли тебя.
— Уже поздно, Ольвия. Я ухожу в царство Аида, а оттуда Кербер назад никого не выпускает. Не ждать уже мне Телесфора, не придет он ко мне со спасением. Да и далеко я буду лежать от своего города. Не придут в скифский край греческие боги. А белой богине дадут другую рабыню, молодую и сильную, и пойдет жизнь дальше своим путем.
— Не говори так, Милена. Я сейчас же позову скифских знахарей, они вылечат твою рану.
— Посиди лучше со мной, — остановила ее Милена. — Знахари уже поили меня зельем. Да скифское зелье для меня не целебно. Я ведь не скифянка. И Скифия — не моя родная земля, чтобы ее зелья помогали. Если бы мне зелье из родного края, то, может, и спасло бы… Да что там… Видно, боги хотят, чтобы я ушла в царство Аида. И дорогу я вижу… А по ней люди идут… Ой, много люду идет на тот свет. И мне руками машут. Буду, наверное, собираться в дорогу, пора уже… Услышала тебя, поговорила с тобой — и пора…
Ольвия сжала ее руки.
— Милена, ты еще будешь жить. Я пошлю гонцов к грекам. Попрошу своего отца, чтобы прислал лучших лекарей. Родон поможет тебе. Родон спасет тебя…
Так впервые в разговоре со своей слепой рабыней она упомянула имя своего отца.
Вскрикнула что-то Милена, услышав это имя, попыталась приподняться, но захрипела и упала навзничь.
— Какое ты сейчас имя назвала? — тяжело дышала слепая рабыня. — Повтори!.. Быстрее повтори это имя, пока я еще не онемела навсегда.
— Родон… — растерялась Ольвия и почувствовала, как сердце почему-то тревожно и страшно сжалось. — Так зовут моего отца. Он глава коллегии архонтов Ольвии. Я попрошу его, он поможет… Лучших греческих лекарей пришлет… — говорила она, чтобы успокоить рабыню, а сама в отчаянии думала: какие там лекари, когда Скифию окружает персидская орда! Ни один гонец не прорвется к Понту, да и Милене сколько там жить осталось…
— Родон… — повторила Милена, все еще не веря услышанному.
— Родон, — подтвердила Ольвия и испуганно прикусила язык, потому что Милена затрепетала, руки ее, желтые, костлявые, с дрожью шарили перед собой, ища Ольвию.
— Я была женой Родона, — медленно, четко выговаривая слова, промолвила слепая рабыня каким-то неестественным, словно чужим голосом, и Ольвии стало страшно от этого голоса, от услышанного…
Перехватило дыхание.
— Так ты… ты мне… — и никак не могла вымолвить последнего слова, — ты мне…
— Ольвия!.. Дочь моя! — тихо прошептала Милена, ибо крикнуть у нее уже не было сил, а заплакать — не было слез. — Так вот ты какая стала… Моей госпожой, а я — твоей рабыней… О боги!.. О, почему так жесток этот мир?.. Мы же все люди, а не звери. Люди, правда ведь, дочь моя?
— Правда… мама… Люди.
— Почему ты Ольвия, а не Ликта?
— Народное собрание назвало меня именем своего города за заслуги отца. Другого своего имени я не знала.
— А я тебя звала Ликтой…
— Мама… — прошептала Ольвия. — Я допытывалась у отца о тебе, но он всегда гневался… И говорил, что тебя уже и на свете давно нет…
— Нет, Ликта моя… Нет, Ольвия моя… Жива я… До сих пор была живой. Твой отец продал меня в рабство, — тяжело, из последних сил говорила Милена. — Я изменила ему, потому что никогда не любила его… Меня насильно отдали за Родона. Я родила дочь, а потом… потом вернулся мой любимый… И я не могла с собой ничего поделать… Я хотела счастья и любви… Так хотела своего счастья… Наклонись ко мне, дочь… Глаз у меня нет, но есть еще руки…