— …жить… жить… — пронеслось над озером.
— Слышала? — радостно засмеялся он. — Бог говорит, что будешь ты молодой жить. Но чтобы сгинула старость, нужно омыть тело живой водой Памы-Ламы. Скорее раздевайся и беги в озеро к живой воде…
И Тапур отвернулся, а через мгновение почувствовал, как что-то пролетело и опустилось на траву… Ему показалось, что зеленая трава в том месте немного побелела… Он тихо засмеялся, осторожно скосил глаза: на зеленой траве лежала белая сорочка, и трава вокруг нее посветлела…
Тапур рывком обернулся. Ольвия стояла на берегу без сорочки. Руки — словно крылья распростерла, одна нога уже в воде… Почувствовав, что он смотрит на нее, тихо ойкнула и застыла с поднятыми руками, словно хотела в тот миг взлететь…
Тапур онемел от изумления… А она, встретившись с его глазами, стояла растерянная, испуганная, не зная, что делать. И Тапуру показалось, что Ольвия вот-вот улетит от него…
В ивняке снова треснула ветка.
Тапур ничего не видел и не слышал. Он стоял перед Ольвией словно завороженный, смотрел на нее жадно и шептал ее имя…
Это было последнее мгновение его счастья.
Смерть свою Ольвия увидела первой.
Заросшее бородатое лицо, безумные глаза… И оскаленный, словно у мертвеца, рот… Ни зверь, ни человек… А еще она увидела стрелу с острым железным наконечником, что дрожала на туго натянутой тетиве…
— Тапур!!! — хотела крикнуть она, но только прошептала.
Свистнула, прозвенела стрела…
И Тапур, словно в ужасном, невероятно ужасном сне или бреду, увидел, как нечто длинное и тонкое со свистом прилетело к Ольвии и клюнуло ее в самую середину, между грудей… И уже не было в мире такой силы, которая бы успела отвести беду. Оно клюнуло и глубоко впилось в ее белое и такое прекрасное тело…
Ольвия качнулась, руки ее беспомощно взметнулись вверх, словно в последний миг она хотела взлететь…
— Ольви-и-ия?!! — закричал Тапур и бросился к ней, все еще не осознавая, что же случилось.
Ольвия упала ему на руки.
Он подхватил ее, осторожно опустился с нею на траву.
Голова ее откинулась назад, волнистые волосы разметались по траве.
Она еще была жива и успела удивленно прошептать белыми, как снег, губами:
— За что?.. Я жить хочу… жи-ить… Почему бог впустил смерть в царство жизни?..
И потом крикнула:
— Вон они!..
— Кто?!
— Керы летят… страшные Керы. А за ними Эреб… а-а-аа…
Вздрогнула, закрыла глаза и застыла…
Лежала у него на руках молодая, красивая, словно спала…
А он все еще не мог уразуметь, почувствовать, что ее уже нет. Что ее больше нет, что жизнь уже покинула ее… Навечно.
— Ольвия?.. — пораженно и тяжело звал он ее. — Это правда или страшный сон?..
Он все еще надеялся, что она будет жить, ибо не мог представить ее мертвой и холодной… Он еще чувствовал тепло ее тела и потому не мог поверить в смерть. Осторожно вытащил стрелу из ее груди, кровь побежала по телу быстрее. Он испуганно зажал ладонью эту кровавую струйку, в отчаянии оглянулся, моля о помощи.
— Боже Пама, — кричал он и плескал водой на ее рану в груди. — Я молю тебя, спаси… Твоя же вода живая. Так оживи мою Ольвию, оживи-и… Где же ты, боже? Почему молчишь?
Почему медлишь?.. Иди скорее на помощь… Верни ей жизнь. Ты слышишь меня, бо-о-оже-е?..
Он плескал и плескал ей на грудь живой водой.
Бог молчал.
Ольвия холодела…
Тапур в отчаянии плескал и все еще верил, что Ольвия оживет от живой воды Пама-Лама.
Он не видел, как его воины вытащили из кустов безумного перса с дико вытаращенными глазами и распухшими, испеченными губами.
Свистнул меч, покатилась голова в траву, а тело успело еще сделать несколько шагов к воде, прежде чем упасть безголовым…
— Боже… — шептал Тапур, холодея оттого, что на его руках холодела Ольвия. — Где ты делся, добрый боже вечной молодости и жизни? Почему молчишь? Ты же бог жизни. Как ты мог впустить в свое царство смерть?.. Как мог??? Как мог??? — закричал он, не помня себя.
Бог молчал.
Руки Тапура дрожали, и Ольвия на руках у него тоже дрожала. И ему в отчаянии казалось, что она оживает… Всего он мог ждать. Даже собственной гибели, но только не этого… Много, очень много видел он на своем веку смертей и привык к ним, как привыкают к чему-то обычному, будничному…
Но такой нелепой, такой дикой и жестокой смерти представить не мог…
— Боже Пама-Лама-а-а??? — в последний раз закричал он.
Бог молчал.
На озере с живой водой — ни шелеста.
Ольвия не оживала…
И, быть может, впервые Тапур осознал, что смерть — это не просто обычное, будничное событие. Смерть — это нечто страшное. И жестокое. Ибо ничего жесточе убийства живой жизни быть не может на свете.