Горожане махали ей руками и улыбались, желая счастья.
Ольвия оглянулась, кивнула им, мол, спасибо за добрые советы, утерла рукавом куртки слезы и быстро пошла вперед.
Всадники расступились перед ней (в конце длинного прохода, образованного конями, она с ужасом увидела на холме белый шатер вождя), и едва она ступила в этот проход и сделала несколько шагов, как всадники шевельнулись и сомкнули ряды. И не стало больше Ольвии.
И спрашивает теперь Ясон, а где моя Ольвия, и никто ему не может сказать, где же его Ольвия.
«Коня, — шепчет в отчаянии юноша, — крылатого коня, и я догоню скифов и спасу свое счастье».
Но никто не знает, где на свете есть крылатые кони, в каких краях, в каких степях они пасутся на зеленых травах…
Глава шестая
Последняя чаша полемарха
Никто в городе не ведал, что тот солнечный и ласковый день, когда так мирно парили над Ольвией аисты, станет последним днем для Керикла.
Не знал того и сам полемарх.
А впрочем, кто может знать свою судьбу наперед, где и когда оборвется его путь? С раннего утра полемарх был в хлопотах и себе не принадлежал. Слуги уже заканчивали приготовления, и где-то в обед полемарх собирался пригласить знатных горожан на пир по случаю возвращения сына. Потому был он возбужден, не в меру суетлив, сам пробовал на вкус вина и яства, гонял слуг, которые и без того все делали бегом, и единственный его глаз светился лихорадочным возбуждением и радостью: сына будет показывать людям. «Ну, сынок, вырос ты, возмужал, — скажет он Ясону при всех. — Теперь служи городу, да служи так, чтобы не стыдно мне было за тебя».
Пир предстояло устроить в андроне, и там уже все было приготовлено и убрано, и слуги вносили последние амфоры и посуду.
— Эй, живее! Эй, проворней шевелитесь! — весело покрикивал на них хозяин. — Скоро гости придут, ох и погуляем! Весь город будет знать — полемарх сына встречает!..
И тут к полемарху прибежал гонец из магистратуры с вестью, что в Заячьей балке видели подозрительных чужаков. Кто они и почему прячутся там днем от постороннего глаза — никто не знал, но оставлять их там было нельзя. А то еще займутся грабежами, как стемнеет! С чего бы им днем в балке прятаться? Ясное дело, ждут ночи. Правда, их всего трое, по крайней мере, видели троих, но беды и трое могут натворить.
— Какие-то бродяги, — буркнул полемарх, а глаз его рыскал по яствам, проверяя, все ли в порядке. — Их нынче по степям вдосталь шляется.
И, повернувшись к гонцу, весело взглянул на него:
— Передай магистрам, что полемарх быстро приведет этих бродяг в город и подарит их казне. И больше они не будут шляться по степям, а станут трудиться на благо города. Другим будет доброе предостережение: не бродяжничайте по свету, а то рабами станете.
Слугам же напоследок велел:
— Смотрите у меня, чтобы все было как надо! Чего уставились? Ну-ка, подайте мне шлем и пояс с мечом!..
Взяв с собой четверых гоплитов, полемарх отправился за город, к Заячьей балке, в мыслях предвкушая, какой славный пир у него сегодня будет!..
Назад его принесли без сознания, с окровавленной грудью.
Двое гоплитов тоже были ранены, но легко. Сами дошли. Еще и принесли шлем и пояс полемарха с мечом.
Керикла занесли в андрон, где все было готово к пиру. Он хрипел, куда-то рвался, что-то в беспамятстве выкрикивал…
Когда же прислушались, поняли: полемарх звал свою покойную жену Лию на пир…
Когда пришел Родон, у дома полемарха толпились встревоженные горожане. Были среди них и те, что уже явились на пир, и те, что прибежали на дурную весть. Переговаривались вполголоса, как на похоронах. По городу уже поползли слухи, что в Заячьей балке прятались грабители, чужие пришельцы, собиравшиеся ночью проникнуть в город, говорили, что их много, а потому на ночь нужно выставить хорошо вооруженную стражу.
Во дворе полемарха с виноватым видом стояли два гоплита (двое других, раненых, уже ушли).
— С какими-то бродягами без роду без племени не смогли справиться! — упрекнул архонт, войдя во двор. — А еще воины, при оружии!
— Виноваты, архонт.
Вперед выступил старый седой гоплит с застарелым шрамом через левую щеку. Был он в короткой безрукавке с пятнами свежей крови — должно быть, чужой, — подпоясанный ремнем, на котором с одной стороны висел короткий меч в ножнах, а с другой — был приторочен круглый щит. Щит сползал гоплиту на живот, и он то и дело поправлял его и, топчась, гупал облепленными глиной башмаками. Голые ноги его тоже были в глине — ясно, что лазил по Заячьей балке.