— Я слушаю тебя, гонец самого владыки, — с показной ленью цедил Тапур, полулежа на кошме, а сам гадал: что это гонца принесло, с какими вестями? Взяв из рук слуги чашу с кумысом, он оперся локтем на подушки, потягивал напиток. — Какие вести?.. — Кивнул слуге, чтобы тот угостил гонца. — Как поживает владыка? Боги, как всегда, не обходят его своей милостью?
— О да, — ответил гонец, принимая из рук слуги чашу с кумысом. — Владыка Скифского царства приглашает вождя Тапура прибыть к нему и выпить у шатра золотую чашу вина.
«У шатра?.. — мысленно отметил Тапур. — Так приглашают виновных. Но чаша золотая. Значит, владыка еще чтит меня. Хотя что-то затевает…»
Гонец перевел дух, допил кумыс и закончил:
— Владыка в гневе великом!
— Чем же Тапур прогневил самого владыку?
— «Великое ухо» принесло дурные вести: Тапур напал на греков у лимана, разорил их, набрал себе немало добра.
— «Великое ухо» не всегда правду несет, — спокойно сказал Тапур.
— Владыка в гневе великом за поход Тапура к грекам!
Тапур промолчал, ибо не пристало ему, вождю, оправдываться перед гонцом.
— Иданфирс приглашает Тапура выпить чашу с завязанными глазами!
Вон оно что! Владыка уже вынес ему смертный приговор. Только благородный. Даст на выбор три чаши с вином. В одной будет яд… Гм… Тапур оправдываться не станет.
— Владыка Скифии своими устами сказал: если у Тапура сердце льва, то пусть прибудет к нему. Если же у Тапура сердце зайца…
Тапур швырнул чашу с кумысом, рванулся вперед, вцепился в кошму.
— Что-о??? Я — трус??? Твой владыка думает, что Тапур — последний трус и не явится к шатру владыки? И тогда над ним будут потешаться все степи?
Гонец молчал. Он свою задачу выполнил, все, что велено, передал, а остальное его не касается.
— Мне пора… — поднимается он.
— Где сейчас кочует владыка? — прохрипел Тапур.
— Владыка у реки Тирас, — ответил гонец, вставая. — Он поехал приложиться к следу Геракла.
— Передай владыке, что Тапур… Тапур немедля примчится к нему в гости, и владыка еще убедится, у кого какое сердце!
Гонец поклонился и быстро вышел из шатра, и тут же послышался топот копыт его коня. Тапур закружил по шатру, как раненый зверь. Хрипел, что-то выкрикивал, хватался за рукоять акинака… Но гнев жег его огнем и не давал покоя. Наконец Тапур выбежал из шатра, вскочил на своего коня и помчался в степь.
А когда вернулся, конь его был в пене и мелко дрожал. К коню было кинулись слуги, но Ольвия жестом велела им отойти, вырвала пучок ковыля и сама принялась вытирать мокрые бока коня, сгоняя вниз белую пену… Тапур потоптался возле нее, а потом вырвал и себе ковыля и принялся вытирать коня с другого бока. Так они молча делали свое дело, пока не встретились у головы коня.
— Владыка вздумал посмеяться надо мной, — пожаловался ей Тапур. — Да так посмеяться, чтобы потом меня презирала вся Скифия. А степь никогда не прощает трусости!
— Ты поедешь к нему? — с тревогой спросила она.
— Непременно. Я докажу ему, что у Тапура сердце не зайца. Тапур выпьет чашу с завязанными глазами!
— Не езди… — вырвалось у нее.
Он яростно сверкнул глазами.
— На такое приглашение не откликнется только последнее ничтожество! После такого позора мне придется бежать из скифских степей и навеки покрыть свое имя бесчестьем! Лучше выпить чашу с завязанными глазами и уснуть вечным сном, чем жить с сердцем зайца!
— А я?.. — дрожащим голосом спросила она.
Он помолчал, а потом сказал со злостью:
— Если судьба обойдется со мной жестоко, ты тоже отправишься со мной в мир предков!
…Войлок глушит звуки; тишина в шатре такая, что хоть кричи о помощи. И — душно. Гнетуще… Сон бежал от нее; она сидела на кошме, обхватив колени руками и уронив на них голову.
Тапур поехал к владыке.
За жизнью своей поехал или за смертью?
Честь свою он сбережет, а жизнь?
И ей уже видится то черная повозка, в которой его везут от владыки, то глубокая яма, которую уже копают ему у кургана Ора, то волосяная петля, которой ее будут душить, чтобы положить в могилу вождя. Но ни страха, ни отчаяния она не чувствовала. Было только душно, гнетуще, и еще хотелось, чтобы рядом была хоть одна живая душа… Никогда еще одиночество не давило на нее так, как в эту ночь.
Она застонала сквозь стиснутые зубы.
Еще тяжелее стало на сердце.
— Да есть ли кто живой в этой Скифии?.. — вырвалось у нее. — Кончится ли когда-нибудь эта черная ночь?!
Что-то словно повеяло на нее, где-то мелькнул осколок света, и она рывком подняла голову. В шатер неслышно вошла слепая рабыня, неся перед собой глиняный светильник. Огонь слепой был не нужен — она несла его для своей госпожи.