— Позволь, великий вождь, передать приветствие твоей жене от отца ее, архонта нашего города.
— Отчего же… передавай, — кивнул в знак согласия Тапур. — Ольвия уже давно ждет вестей от отца.
Купец Михей поклонился Ольвии:
— Город шлет тебе, о мужественная жена, пламенный привет и желает тебе добра и счастья. Твой отец приветствует тебя и гордится тобой. И все горожане помнят тебя.
— Как отец? — спросила Ольвия. — Он не хворает? Не тоскует? Мне очень хочется его увидеть.
— Слава богам, архонт чувствует себя хорошо. Скучает, правда, по тебе, но рад, что ты нашла свое счастье в скифских степях.
— Как город?
— Слава богам, все хорошо, — сказал Михей.
Тут появились виночерпии, разлили по золотым и серебряным чашам вино, слуги тем временем внесли медные блюда, на которых лежало дымящееся мясо… Гости и хозяева разом оживились.
— Поднимите чаши, поблагодарите богов за добрую торговлю! — велел Тапур, и все так и сделали, и благодарили богов: греки — своих, скифы — своих.
— За Тапура и Родона, чтобы мир между ними был, и дружба, и добрая торговля! — поднял вторую чашу Михей. — И за прелестную госпожу, которая пусть всегда единит греков со скифами. За торговые караваны и гладкие да ровные дороги!
Гости и хозяева осушили чаши до дна и вскоре зашумели, загомонили… Все стали веселыми, возбужденными: одни — оттого, что удачно продали, другие — что удачно закупились.
Ольвия, обрадовавшись, что внимание гостей отвлекло вино, украдкой разглядывала купцов. Отчего-то ее настораживал третий купец, до сих пор не проронивший ни слова. У него была густая черная борода, но как молодо, как пылко горели его голубые глаза, когда он смотрел на Ольвию! Сам не свой становился, почти не пил, а не спускал с нее глаз.
Такое поведение купца немного смущало женщину; что-то не походил он на торговца. Ведь у них глаза горят лишь на товары да на золото. Она терялась в догадках… Почему он так странно себя ведет? И кто он?.. Что-то будто знакомое в его глазах, а не вспомнишь… Ольвия хмурилась, показывая, что недовольна его поведением, что так вести себя гостю неуместно, но купец упрямо не сводил с нее горящих глаз. В конце концов Ольвия была вынуждена покинуть пир. Гости и хозяева были уже хмельны, и никто не обратил внимания, когда она вышла из Большого шатра.
Придя к себе в шатер, Ольвия почувствовала беспокойство. Она стояла в задумчивости посреди шатра, и воспоминания одно за другим поплыли перед ней: видела родной город, отца… Очнулась, когда на плечо ей легла горячая рука. Она резко обернулась и обомлела: он, тот странный купец!
— Ох!.. — Ольвия испуганно отскочила от него. — Что тебе, чернобородый? Немедленно беги отсюда! Ты рискуешь своей жизнью, неразумный! Если Тапур тебя здесь застанет…
— Ольвия… — прошептал купец и дрожащими руками сорвал свою бороду. — Доколе ты будешь меня мучить?
Ольвия сдавленно вскрикнула.
Перед ней стоял… Ясон.
Бледный, взволнованный, голубоглазый Ясон.
Она не в силах была заговорить, стояла с широко раскрытыми от изумления глазами, а где-то в сердце что-то тревожно ёкало, и билось, и больно ее клевало…
Прошло мгновение, другое, третье…
— Ольвия?! — крикнул он.
Еще прошло мгновение, другое, третье…
Словно вечность…
— Ольвия!.. — протянул руки Ясон. — Да это же я…
Она отрицательно покачала головой, все еще не веря своим глазам, и тихо молвила:
— Нет, нет…
— Ольвия… я заплатил купцам, чтобы они взяли меня с собой. Я все им отдал, потому что хотел тебя видеть. Смертельная тоска меня снедает. Я без тебя — что земля без солнца, что дельфин без моря… Почему ты смотришь на меня, будто я пришел с того света?
Ольвия с трудом шевельнула пересохшими губами:
— Что ты хочешь, друг моего детства?
— Я за тобой, Ольвия!.. — голос его задрожал. — Сбежим отсюда. Я вырву тебя из скифской неволи. Слышишь, любимая моя? Пока не поздно… Я приготовил за лагерем, в овраге, двух коней. К утру мы будем далеко-далеко… Ни скиф нас не догонит, ни ветер, ни волк.
Ольвия уже овладела собой и, хоть сердце ее тревожно сжималось, спросила с внешним спокойствием:
— Отец ведает о твоем намерении?
— Нет…
— А если бы узнал, одобрил бы?
Ясон отрицательно покачал головой.
— Если бы заподозрил что-то, посадил бы меня в яму… Он жесток и зол. А с тех пор, как тебя забрали скифы, стал еще злее. Совесть, видно, мучает, что отдал тебя в скифскую неволю.