— Громовое дерево! — кричал он у сгоревшего дуба. — Это я, Тапур! Ты во сне мне сына показывало. Вот тебе мой акинак за добрую весть.
Расстегнул широкий кожаный пояс, снял его с акинаком в золотых ножнах и бросил к черному дубу.
— Бери, громовое дерево! Тебе дарю за хорошую весть.
И с гиком и свистом помчался без седла в степь…
Долго его не было, вернулся возбужденный, черные глаза горят-сияют… В шатер влетел, башлык снял, подбросил его над головой, рассмеялся.
— Ты чего… такой?.. — отозвалась Ольвия. Лицо ее было бледным и потому каким-то незнакомым Тапуру, губа прикушена до крови. Лежала на спине, положив руку на свой округлый живот, словно прислушиваясь к чему-то.
— Сын будет! — крутанулся Тапур посреди шатра. — Я уже видел его. Во сне видел. Он до своего рождения деревом живет. Вот!
Ольвия только и отозвалась:
— Выдумщики вы, скифы!
— Разве ты не знаешь, что скиф до своего рождения человеком кем-то бывает? — удивленно воскликнул он. — Как у вас, греков, не ведаю, а у нас так. Кто волком бывает, кто птицей, кто какой-нибудь былинкой в степи или зверем. А то и букашкой. А потом приходит время, и Папай говорит: иди и родись человеком, потому что скифам нужно много-много людей. Он идет и рождается человеком.
Ольвия с интересом слушала Тапура, на миг даже забыв о своих страхах.
— Говори, Тапур, говори, — просила она, когда он умолкал. — Мне легче, когда я тебя слушаю.
Он опустился возле нее на войлок, присел на подогнутую под себя ногу, рукой похлопывая себя по колену.
— Я, чтоб ты знала, сперва конем был, — рассказывал он ей так, словно это было обычным делом. — Да, да, конем был до рождения, — повторил он, видя, что она недоверчиво на него смотрит. — Я даже немного помню, как я был конем. Ноги помню: резвые и сильные ноги. И бегал я по степям, аж ветер в ушах свистел. И теперь мне иногда снится, как я был конем. Снится: мчусь по степи. Будто я и будто не я. А ног у меня целых четыре, резвые такие ноги, сильные. Мчусь, аж ветер свистит, аж земля подо мной гудит. Вот каким быстроногим конем я был! А потом сказал Папай: хватит тебе конем быть. Иди к вождю Ору, и его жена родит тебя человеком. Я пошел, и она родила меня скифом. И Ор мне был очень рад. Еще бы! О таком сыне, как я, он и мечтать не мог! — гордо закончил Тапур свой рассказ.
— Ты у меня самый лучший, — уголками губ улыбнулась Ольвия от полноты счастья и ласково смотрела на него сияющими тихими глазами. — Поговори со мной еще, мне боязно одной оставаться…
— А сын наш, чтоб ты знала, сейчас деревом живет. — И он рассказал ей о своем сне. — Теперь ты поняла? Громовое дерево показало мне нашего сына. Вот! Он в дереве, там, — махнул он куда-то рукой, — на взгорье. Вся Скифия заговорит о моем сыне из громового дерева. И Папай ему уже сказал: иди к Ольвии и родись человеком, и у Тапура будет сын-громеныш. Он уже идет, и ты его скоро родишь. А я тебе дам за это много золотых украшений, самую пышную белую юрту, коня дам и слуг, и рабов дам. И тебе будут завидовать все сколотки. Вот!
Он вскочил на ноги, взял свой башлык и, не говоря ни слова, вылетел из шатра. Аж ветром за ним пахнуло!
Ольвия какое-то мгновение лежала неподвижно, убаюканная его речью, уже и дремать начала, как вдруг живот ее колыхнулся, и она тихо вскрикнула:
— Ой… Кажется, начинается…
В шатер на четвереньках вползла Милена, простерлась у ног госпожи.
— Ты меня звала, госпожа? Я здесь.
— Конечно, Милена, звала, только ты сядь. Вот здесь. — Милена села возле Ольвии. — И не отходи от меня. Боюсь я… Тапур только что поведал, что уже видел нашего сына. Во сне.
— Значит, все будет хорошо, госпожа моя. И не бойся. Нет слаще муки на свете, чем родить маленькую куколку… Земля родит, всякая трава родит, птица и зверь тоже детками обзаводятся. Вот и женщина должна рожать, чтобы род людской не прерывался под солнцем.
— Страшно…
— Это сладкий страх, госпожа.
— Лишь бы сын… — шепчет Ольвия побелевшими губами. — Лишь бы сын… Новый глашатай боевого клича рода Тапура.
— Взгляни, госпожа, из шатра. Полог поднят, видишь, как степь цветет, — шептала Милена. — Я хоть и не вижу, но чувствую. Такой теплый и ласковый ветер обвевает мое лицо, когда из шатра выхожу, столько благоуханий из степи несет. А как ржут жеребята за кочевьем, весне радуются! Мир после зимы ожил, в добрый час ты собралась рожать, госпожа моя.
До шатра донесся удаляющийся топот копыт.
— Это вождь снова в степь помчался, — шепнула Милена. — От радости он себе места не находит. Сына ждет. А ты не бойся, госпожа. Скифы говорят, что к роженице сходятся все боги. Сам бог богов, добрый и мудрый Папай, следит, чтобы женщина благополучно родила отважного сына или красавицу-дочь.