— …сфен… сфен… — понеслось над долиной, а она, плача и смеясь, все восклицала и восклицала:
— Борисфен!! Борисфен!! Борисфен!!
И дивно было ей, и трепетно, и даже не верилось, что эта великая и славная река несет свои голубые воды к ее родному краю.
— Ликта, доченька… — возбужденно тараторила Ольвия, обращаясь к ребенку. — Взгляни, уже Борисфен… Взгляни, взгляни, ты еще ни разу не видела Борисфена. Это наша река, она течет к моему краю.
По ту сторону реки до самого горизонта простиралась широкая долина; сперва у воды желтели пески, за ними зеленой стеной вставали дубравы и рощи, а еще дальше вздымались горы. И по ту сторону на крутых горах столбами стояли дымы скифских кочевий. И там, за горами, за дымами, был ее родной край.
Тот, кто уничтожает волков, снял малахай и подставил седую лохматую голову ветрам Борисфена.
— Арпоксай… — прошептал он сам себе. — Отец наш…
И после паузы добавил каким-то другим, в тот миг не глухим, голосом:
— Нет у скифов другой такой реки, как Арпоксай. Много в Скифии рек и речушек, а второго такого Арпоксая нет… Он, как отец, один…
От реки веял свежий и чистый ветер, дышалось легко, и усталости больше не было, и горе в тот миг забылось, и забылись невзгоды последних дней, побег, волки, отчаяние… Все-все в тот миг забылось, и казалось Ольвии, что она уже дома, и стоит на круче, и смотрит вдаль…
Но вдруг заплакала Ликта, и Тот, кто уничтожает волков, опомнившись, поспешно натянул на самый лоб малахай и буркнул ей своим обычным глухим голосом:
— Хватит маячить на виду, в эти края забредают недобрые люди. Оттуда, — показал он рукой на север, — рыбу ловят и… людей. Которые им на глаза попадаются.
Он резко повернул коня от кручи и помчался в степь. Прочь от Борисфена. Ничего не понимая, Ольвия поехала за ним следом, и через мгновение они снова были среди безбрежной степной равнины, и казалось, что и не было здесь никогда Борисфена. Только когда она оглядывалась назад, над тем местом, где за кручей внизу текла река, небо голубело чуть ярче обычного.
Но вот охотник повернул коня в сторону и начал круто спускаться в балку. Конь Ольвии тоже круто пошел вниз, и она, одной рукой придерживая дочь на груди, другой уперлась в его гриву, слегка откинувшись назад. Они спустились в зеленую балку, склоны которой были сплошь усыпаны желтыми кистями бессмертника и золотисто-желтыми соцветиями зверобоя; на дне, в густых и зеленых травах, спешил к Борисфену бойкий ручей. Они поехали вдоль ручья. Балка становилась все глубже, крутые ее склоны — все отвеснее, вздымаясь выше и выше. Потянулись голые, сырые глинистые обрывы. Лишь высоко над головой виднелась полоска неба. Так они ехали какое-то время по сырому и душному оврагу, пока за одним из поворотов в глаза не хлестнула лазурь, в лицо не дохнуло свежим ветром. Глинистые утесы внезапно оборвались, расступились, и они выехали на сухой, почти белый прибрежный песок.
Слева и справа тянулись рощи, камыши, а прямо перед ними было плесо чистой воды, и за ним, за плесом, шумел Борисфен, и пронзительно, будто жалуясь на свою долю, кричали чайки.
Когда подъехали ближе, на прибрежных ивах застрекотали сороки. Тот, кто уничтожает волков, остановив коня, прислушался к сорочьему стрекоту и буркнул:
— Не нравится мне их гвалт!
— Почему?
— Сороки просто так кричать не станут. — И, сняв с плеча лук, он положил его на шею коня, ближе подтянул колчан со стрелами и зачем-то погладил рукоять меча.
— Это сороки нас увидели и стрекочут, — попыталась его успокоить Ольвия, но он что-то невнятно буркнул и, отвернув край малахая, прислушивался какое-то время… Но вот сороки начали умолкать, и он, внимательно осмотрев прибрежный песок, молча махнул ей рукой, и они двинулись к плесу. Под ивами, у самой воды, на травянистой лужайке они остановились и спешились. Было тихо, только о чем-то своем, потаенном, шептался камыш, да за плесом шумел Борисфен, да кричали чайки… Коней разнуздали и пустили напиться; они бросились в воду, забрели по колено и, вытянув шеи, фыркая, одними губами распробовали воду, а уж потом принялись жадно пить.
Взвизгнула Ликта, и Тот, кто уничтожает волков, резко повернувшись к Ольвии, недовольно сказал:
— Лучше бы она молчала. Меньше крика — больше удачи.
Ольвия поспешно закачала дочь, и ребенок тотчас утих. Охотник, оглядевшись, нырнул в камыши и словно исчез. Кони, напившись, стояли в воде, отдыхали, и с их мокрых губ падали капли и звонко ударялись о воду: кап, кап, кап… И Ольвия настороженно прислушивалась к этому звонкому стуку, но вокруг однообразно и успокаивающе шумел камыш, на воде отражались солнечные зайчики, было тихо и мирно, и она понемногу успокоилась…