В Каппадокии войска оставили царскую дорогу и повернули к Халкедону. И когда голова колонны наконец вышла к голубым водам Боспора, хвост ее все еще тянулся по долине и исчезал за горизонтом — такое войско собрал царь царей!
Прибыв к Боспору, персидский владыка велел поставить на берегу столпы из белого мрамора с высеченными на них именами всех народов и племен, которые он привел с собой. Осмотром же нового моста царь остался доволен, а его строителя, мастера-мостовика Мандрокла, — щедро и по-царски наградил. На радостях, что он так угодил царю царей, Мандрокл заказал известному художнику немалую картину, пожелав, чтобы на ней был изображен его мост через Боспор, и чтобы на высокой круче над Боспором сидел на походном троне сам Дарий, а внизу, через мост, чтобы шли и шли его непобедимые войска… «Так и нарисуй, — тараторил он художнику, от возбуждения даже пританцовывая на месте, — чтобы войска шли, шли и шли…»
Дарий и вправду сидел тогда на походном троне, и трон его стоял неподалеку от пурпурного шатра на высокой круче. И оттуда, с кручи, картина, что простиралась перед царскими очами, была впечатляющей, живописной и грозной. Дарий любил такие картины, любил смотреть, как по неоглядной дали, вспыхивая на солнце наконечниками копий (лес и лес наконечников!), идут и идут его войска покорять чужие народы. Такие картины приносили ему величайшую утеху и ощущение собственного величия и исключительности в сравнении со всеми простыми смертными, что шли там, внизу, в походных колоннах. В такие минуты он чувствовал себя равным богу, нет, даже самим богом, что с небесной высоты смотрит на ту копошащуюся внизу мелюзгу, которая именуется какими-то там людьми — ничтожными и непримечательными. И это ощущение, что он бог, а не простой человек, так в нем укоренилось, что владыка провозгласил себя сыном богини Нейт, и верил в это сам, и верили в это все разноязыкие и разноплеменные подданные его царства.
Итак, он сидел, как бог, на круче, а внизу бесконечной змеей ползло на мост его войско и криками радости и восторга приветствовало его — живого бога на земле. И голубели внизу тихие воды Боспора, и ласково сияло солнце, золотом отливали кручи, и было торжественно на душе у бога-царя, и казалось, что и победа будет такой же солнечной и радостной, как этот день, когда он пришел к Боспору.
Он вспомнил свой давний разговор с женой своей, премудрой Атоссой.
«Царь! (Своего величественного мужа даже на супружеском ложе Атосса величала не иначе как царем.) Ты не покорил еще ни одного народа и не обогатил Персидской державы. (Тогда, в начале его царствования, это и впрямь было так, и только она — одна-единственная в мире — могла ему об этом прямо сказать.) Человеку молодому, как ты, владыке великих сокровищ, нужно прославить себя великими подвигами, чтобы персы знали, что над ними властвует муж! Это тебе будет вдвойне выгодно: персы будут знать, что во главе их стоит муж, а занимаясь войной, они не будут иметь досуга, чтобы восставать против тебя…»
(О, она мудра, его жена и дочь царя Кира! Умеет видеть многое, и взгляд ее проникает в суть вещей глубже, чем умеют видеть простые женщины!)
И он, помнится, ответил своей мудрой жене так:
«Все, что ты говоришь, я и сам думаю свершить. Ведь я собираюсь перебросить мост с одного материка на другой и идти на скифов».
Этими словами он еще тогда причислил свой будущий поход на скифов к разряду великих своих подвигов…
Переправившись через Боспор, Дарий резко взял на север и двинулся вдоль побережья Понта, преодолевая за день по двести стадиев. Он спешил, чтобы выиграть время и застать скифов если и не врасплох, то хотя бы неподготовленными к отпору.
Двигались несколькими колоннами — конные, пешие и обозы. На дневки, хотя бы раз в пять дней перехода, как то бывало на маршах, не останавливались — на отдых отводились лишь ночи. Обозы отставали и, чтобы догнать основное войско, скрипели и по ночам. Тягловый скот — волы и быки — сбивал копыта так, что те трескались и загибались, словно стоптанные башмаки; до крови стирал холки под ярмом; изнемогал и падал посреди дороги. Озверевшие погонщики били их палицами так, что кожа на животных лопалась, но все равно не могли поднять на ноги измученных волов, и тогда их резали на мясо, а в ярма впрягали новых. И так день за днем, день за днем.