Зелёное, зелёное Омало, изумрудно-ослепительное в своей красоте, закрытое, запрятанное, забытое. Воздух здесь, словно эфир, наполненный чистой, окрыленной любовью. Я вдыхаю его - вдох, моё тело трепещет от сладости забвенного утра, и выдох - пар клубится подле; морозно, до горячей дрожи во всём теле.
Хочется улыбаться, на душе в эти утренние часы покой, такой тихий, как горное озеро; а я - внутри гармоничной обители Света, именуемой Тушетией. Взгляд нечаянно срывается с горных хребтов и приземляется на бренную землю. Там, в ультрамариновой синеве нетающих снегов, я встречаюсь с глазами, полными неприкрытого любопытства. Зыбко, и я неосознанно дышу глубже. Какие прекрасные, какие бездонные глаза. Я прошу тебя, не ведись на чарующий свет этих глаз! Не ведись на горько-сладкие улыбки и проникновенные взгляды. На статную фигуру, на прекрасные чёрные кудри, будь же разумна!
"... Её божественный хранитель:
Венец из радужных лучей
Не украшал его кудрей.
То не был ада дух ужасный,
Порочный мученик - о нет!
Он был похож на вечер ясный:
Ни день, ни ночь, - ни мрак, ни свет!.."
Я так ошеломлена, что снова не могу даже моргать. Тагар молчаливо наблюдает за мной. Порыв утреннего ветра натыкается на его широкую оголённую спину. Капельки пота катятся по острым ключицам, растворяясь где-то на уровне расширяющихся ребер. Живот напряжен от холода и несколько змеек вен, выползая из-под резинки штанов, пульсируют на морозе. Мышцы на спине перекатываются с каждым его продуманным движением.
Солнечные лучи, неожиданно сбросив сдерживавшие их оковы, вдребезги разрывают холодную тишину, свет льётся как из рога изобилия, и в дымке этого света мужчина предстаёт мне древним божеством, утопающим в ореоле бледно-золотистого нимба рассвета. Он улыбается так открыто, что хочется поверить ему, довериться ему.
- С добрым утром, - низкий голос перекатывается меж моих рёбер, оседая оглушёнными бабочками в животе.
Теплота новорожденного света гладит по замёрзшей щеке, и я улыбаюсь в ответ.
- Доброе утро, - мягко, запуская вибрации колокольного звона в недра многовековых стражей Кавказа.
Цыган усмехается и наклоняется за поленом, чтобы снова вонзить в него острие топора. Я кутаюсь в его куртку, инстинктивно прижимая руки к груди. Он замечает это краем глаза, но молчит.
- И, -неловко начинаю я, переминаясь с ноги на ногу, - тебе не холодно, -больше утверждение, нежели вопрос.
Он кивает, отбрасывая в сторону порубленные дрова, его кудри элегантно следуют за поворотами головы, обрамляя смуглое лицо так, как дорогая рама обрамляет ценную картину.
- Я родился на севере, это у меня в крови, - я внимательно впитываю в себя ноты его горьковато-пикантного голоса; а ведь и правда, я ничегошеньки о нём не знаю, кроме имени. Имени… - надо же, выкать отучилась, - промурлыкал себе под нос, довольный.
- Спасибо за все, - тихо, признаваясь себе в чем-то.
Он качает головой. Улыбается.
- Ты не совсем мне понятна, Тамара.
Моё имя в его губах звучит слишком уж по-родному, трепетно, как никогда до этого не звучало. «А уж ты-то мне как!», - хочется сказать в ответ. Любопытство, страх, робость, интерес, - всё это во взгляде на него.
- Лови, - кидает мне лёгкую, как пушинка, охапку мяты с чабрецом, перевязанную грубой сиреневой нитью.
- Я сделаю чай? - неуверенно, вдыхая полной грудью запах лета, высушенного в зелени.
Тагар разбивает очередное бревно на мелкие щепки и вонзает с размаху топор в пенёк; отряхивает руки от стружки, и тянется к порубленным дровам.
- Нет, кинь на стол, я занесу дрова и сделаю сам.
Я семеню обратно к двери, улыбаясь солнышку. В руках букет из трав, и чувство такое, будто я прожила с этим человеком всю жизнь. Чувство обожествления внутренней лёгкости и свободы.
Скидываешь ботинки в прихожей. Дом большой, просторный, хоть и старый. Два этажа, а на втором тёплая спальня, она на глухую зиму. В пристройке традиционная родовая башня, там никто не живет, но лестницы стоят, будто бы на всякий случай. Жизнь кипит на первом: у стены камин, кровать и диван, на полу медвежьи шкуры и старые ковры, занавески нежно-розовые, а сверху более плотные, почти чёрные, и ставни изнутри железные - это на случай лавины. Мебель деревянная, кажется, будто самодельная, от неё пахнет сосной, запах меня будоражит, хочется внутренне улыбаться. Я босиком по ковру, заглядывая на кухню, которая выходит окнами на другую сторону - в лес, под окном следы неизвестных мне зверей, но, судя по следам, зверь не крупный. Лью воду в чайник из ведра. Ведро тяжёлое, а руки болят и слабнут, но я упряма. На пол пути ведро перехватывают сзади.