"...И под лозою виноградной,
Росу небес глотая жадно.
Цветок распустится ночной..."
Стук в дверь застигает меня врасплох, и я со вскриком отскакиваю от печи, зажимая рот руками; а сердце уходит в пятки. В моем подсознании сотни ужасающих картин. Кто здесь, средь гор, в тёмную ночь? Я дрожу, и ноги не слушаются, будто стали ватными. Как же страшно! Вот бы залезть на печь и притвориться несуществующей, мёртвой! Никогда в своей жизни ещё я не испытывала столь сильного, удушающего страха. Стук повторяется, сердце стучит в горле в ответ, посылая волну липкого жара по моей спине.
- Тамара! - я выдыхаю и, обессиленная, падаю на стул перед печкой, этот голос, - Тамара, дверь!
На сильно трясущихся ногах я ступаю шаг к двери и слабо толкаю её, она открывается не с первого раза, потому что я обессилела от ужаса, и губы мои дрожат. В комнатушку врывается целый вихрь морозного ветра, дверь горестно скрипит, а половицы стонут под весом шагов. Тагар похож на снежного водяного. Его тёмные кудри заледенели белой паутиной, снежинки на ресницах и бровях, а меховой тулупчик весь покрыт комками прилипшего снега. Он ступает внутрь с охапкой дров в покрасневших, обветренных руках. Я обескуражена.
- Тата сказ-зала тебе? - голос дрожит от холода и испуга, и это вмиг привлекает его внимание. Он долго смотрит, будто пытаясь убедить себя в чём-то, на его лице гримаса внутренней бури, и видно, что он злится. Стаскивает с себя мокрую верхнюю одежду, на нем тёплый серебристого цвета свитер с высоким горлом. Один шаг, он обнимает меня, мокрые пряди его кудрей касаются шеи, я вздрагиваю, а большие замёрзшие ладони так привычно уже гладят по голове, проникая пальцами в растрёпанные волосы цвета поздней осени. Я рвано дышу. Сжимаю пальцами свитер. Мягкий, чуть колется. И у щеки тоже колется, закрываю глаза. Вдыхаю его, как аромат. Слава Богу.
- Ты должно быть ужасно перепугалась, - погружая меня в ореол теплоты его тела.
- Д-да, - я так устала от страха, я так устала бояться, а метель воет голодным волком; мне хочется наконец-то расплакаться, но я сильная, я не буду плакать.
Тагар обнимает крепко, он на пол головы выше меня, и на целый мир теплее, его голос, его присутствие успокаивают, и я готова простоять так вечность и еще немножко, потому что рядом с ним ничего не страшно.
- Ты нравишься мне, Тамара. Ты сильно нравишься мне, - низкий голос словно поздний мёд, покрытый кристалликами, и пахнет... мёдом и табаком от его старого свитера. Я замираю в мужских руках. Он так откровенен, что сердце немеет, словно бы кто-то резко сжал его в руке. Тагар тихий, таинственный, человек-галактика. Такие слова от него... наполняют сердце нектаром, а тело — тонкой легкостью внутреннего счастья, едва-едва тлеющего где-то глубоко внутри, там, куда бабочки опадают, пораженные, раня своими крыльями нервы по пути, раны отзываются трепетом в коже, жаром.
«Ты мне больше», - хочется сказать в ответ, я останавливаяюсь на безумном самоконтроле. Дышу, чтобы не льнуть отчаяннее. Хочется выпить его в одиночку. Цыган. С горным сердцем. Разум бьется в панике, они все сказали бы, что я сошла с ума, наверное. Цыган из далекого труднодоступного селенья в горах запретной Тушетии.
Метель бьется в окно, я вздрагиваю. Тагар мягко обнимает одной рукой, а другой тянется за дырявой железной кочергой, чтобы разворошить свежие поленья в печи.
- Ложись спать, - вязким шёпотом на ушко.
- Я не засну, - честно.
- Тогда поговори со мной, - не повышая голоса, словно бы метель может нас услышать.