- Что... Что ты делаешь! - я резко вскочила на кровати, мгновенно раздирая спокойную пелену сна на лоскутки волнения, заставляя Тагара заметно вздрогнуть от неожиданности и обернуться.
- Ох, - его спина напряглась от поспешного движения, после чего мужчина демонстративно громко выдохнул и снова отвернулся к полыхавшему в печи огню. Его волосы были собраны в небрежный высокий хвост, из которого непослушные кольца чёрных как смоль прядей выбивались, обрамляя похудевшее лицо бледно-кофейного оттенка.
Скулы выступали упрямее, отчего стал заметен невиданный мною ранее шрам под левым глазом, нос казался точёнее; а живописные губы потеряли свой привычный притягательный тёмно-вишнёвый цвет. Под сведёнными лопатками, помимо вытатуированных мифических зверей, отблески камина отражали шрамы с рваными краями, вся его спина была покрыта шрамами, закрываемыми татуировками, которые спускались на левую руку и правое плечо. На шее несколько родинок, на груди пятна от заживающих синяков, синяки на запястьях, видимо от поводьев, ссадины на пальцах и стёртые в кровавые мозоли стопы.
- Боже, почему ты не в постели? - тихий вздох, слушая как огонь впитывает в себя иссушенные сосновые поленья, треща, полыхая, брыкась искрами, рачерчивая тело Тагара на света и тени, на рдяные сети бликов и ультрамариновые ажуры от дыма. В комнате тихо и тепло, и я активно растираю лицо руками, умываясь этим пахнущим лесом теплом, пробуждая себя к новому дню. Рука тянется к взлохмаченным волосам, к спутанной чёлке, к чуть припухшим от вчерашнего плача глазам, а голос мой слегка хрипит после крика. Я настоящая, я живая, сонная и искренняя.
Тагар оборачивается и задумчиво улыбается. Конечно, думается мне, улыбка, и никогда не угадаешь, что в голове у этого огненного мужчины, но я вижу, как осторожно он прощупывает мою открытость, медленно наслаждается ей, перебирает пальцами, словно вуалеобразную ткань, смотрит на нее, смотрит сквозь нее, играется.
- Мне лучше, - пауза, он отряхивает руки и, хромая, подходит к окну, разглядывая статичный зимний пейзаж.
- Но прошла всего одна ночь…
- Зарина - хороший целитель, - цыган неотрывно глядел в окно, будто бы там, за горизонтом, было нечто большее, чем ровное синее небо, - дальше я. Сам, - и он снова улыбается куда-то вдаль.
Распахивает расшатанную, чуть потрескавшуюся форточку, впуская в комнату клубы белёсого морозного пара; стоит так несколько минут - оголённый и задумчивый, после чего хмыкает и безвкусно закрывает её. Накинув свою тёплую меховую куртку, кое-как влезая в ботинки, выходит за дверь, даже и словом не обмолвившись о вчерашней ночи. Морозный пар клубится в комнате, а в ушах стуком звон захлопнувшейся двери. Пар съедается огнем, звон — сердцебиением. Кто поглотит мою уязвимость?
Я поймала себя за жеванием губы и накручиванием и без того спутанных волос на шершавый палец. Кожа на руках слезала, кожа на лице шелушилась, обмороженные красные руки и покрытые трещинами губы, сожжённые морозом щеки, тело ломило и чувствовало себя все еще истощенным. Я забрела в банную, подкинула в печь поленьев, и бездумно ожидала пока баня прогреется. Грязное старое зеркало отражало яркие сине-серые глаза, почти фарфорово-бледную кожу без румянца, темные на фоне этой бледноты губы, гармонировавшие разве что с медноватым оттенком спутанных, чуть волнистых волос. Я нравилась себе, но себя я не узнавала. «Я» потерялось от оголяющейся обнаженности чувств и реальности. Больше не было масок, потому что не было общества, в котором маски нужны, больше не было виртуальности, потому что вокруг, сколько глазу подвластно — сырая планета, яростная, яркая, и только в книгах можно потеряться, да и те не на русском. Реальность пугала и страшно было становиться собой, вытаскивая подсознание в сознательность, встречаясь с тенями давно похороненных страхов и предрассудков. Мне было легко носить маски Тамары, Тамара вся состояла из масок, впрочем, как и все. Но кто такая была Тамара? Кто она «Я»? Серо-синие глаза, в которых ячейками отражались миллиарды воспоминаний. Здесь, в Омало, я наконец-то растеряла все свои маски, эмоциональная, чувственная животная природа, загнанная в угол условностями общества, ломилась на свободу, продавливая «можно» и «нельзя», «прилично» и «неприлично», «понравится» и «нет». Я была сырой. И с непривычки это пугало. Зеркало запотело паром, и мое изображение, наконец, стало не больше, чем иллюзией...
Чувствуя себя лучше после бани и даже чуточку веселее, я снова влезла в уютные вещи хозяина дома, напялила высохшие за ночь шерстяные носки и отправилась на кухню, чтобы поставить чайник. Залив воды из ведра, я зажгла спичкой газовую плиту и поставила маленький сиреневый чайничек на огонь. Прямо за окном начинался лес, и мои глаза задумчиво всматривалась в его глубокие, переливчатые тёмно-изумрудные цвета.