- Снимай куртку, - кинул он мне строго, - и ботинки.
Таким разозленным его я видела впервые. Из недр черных зрачков Зевс метал электрические молнии, пробивая дыры в цельном полотне моих слез, его грудь часто вздымалась, а губы плотно были сжаты в негодовании. Мужчина подтолкнул меня к кровати и сел рядом, рассматривая мою закутанную шарфом руку.
- Что ты делала. Рукой?
Тишина. Тесно сжав дрожащие губы, я упрямо смотрела прямо перед собой в пол и кроме горького, полного разочарования, одиночества, не могла ощущать ничего.
- Я спрашиваю, - сжав мой подбородок двумя пальцами, чтобы глаза в глаза, играя в перестрелки, - м?
- Таскала коробки. С сервизом, - ядовито, будто он — самый заклятый из всех моих врагов.
- Зачем? - Я героически молчала, поджимая губы и часто и глубоко дыша, слизывая с губ водопад катящихся слез. - Тамара, у тебя разошлись два шва на руке, зачем ты таскала чёртовы коробки! — мне хотелось скукожиться под его гневным голосом, а от этого звонкого крика и вовсе исчезнуть под мерный треск вечно умиротворённых поленьев.
- Потому что сам таскай коробки своей беременной! - я выдернула руку, заново замотала шарф и пулей бросилась к лестнице на второй этаж. Столько, сколько я плакала здесь, я не выплакала за всю свою жизнь. Каждое слово и каждый жест, каждый тон больно впивались мне в сердце, выливаясь рекой слёз. Я была невероятно ранимой, и, если бы у меня были колючки, как у ёжа, я бы выпускала их каждый раз, когда кто-то хотел ткнуть в меня пальцем, я бы скручивалась в комочек, как маленький ёжик и ждала, пока все оставят меня в покое.
Я обещала себе не плакать больше, никогда не плакать больше в этом холодном горном ауле, найти в себе силы продержаться здесь до лета и больше ни за что в жизни не вспоминать о месяцах, проведенных в этой снежной тюрьме. В то же время моё сердце, в которое я позволила себе впустить этого невероятного мужчину, болело. Можно ли раствориться в недрах этой комнаты, чтобы больше не знать тоски, которая заставляла мои слёзы снова и снова катиться по щекам.
На втором этаже было тепло и темно. Ставни закрыты, и в комнате царил полумрак. Я забилась в угол, свернулась в комочек и так и сидела. Жалея себя, я выплакала все глаза, и плакала, и плакала так отчаянно, не скрывая своих всхлипов, пока не заснула прямо там, в углу, прижав колени к груди, не в состоянии думать ни о чём. Я устала, я так устала.
***
Я проснулась, когда малиновые лучи заката уже тронули отчуждённым поцелуем вершины вечноснежных гор; голова гудела от выплаканных слёз. Я открывала и закрывала глаза несколько раз, пока не подняла веки совсем, сонно рассматривая обстановку вокруг. Обнаружила себя я на кровати на первом этаже, в полутьме мягко горел камин, освещая набросанные в центре комнаты предметы. Мне снова хотелось спать. Пошевелила руками и ногами, правым запястьем было совсем трудно двигать. Достала ладонь из-под одеяла. Аккуратно забинтованная, она была обложена какими-то защищающими тканями, которые снова были перемотаны эластичным бинтом. Приподнявшись на кровати, я опять рухнула не неё, лениво потягиваясь. С ужасом я вспоминала вчерашнюю себя. Больше не было ни обиды, ни злости, больше не было ничего. Тамара чувствовала себя абсолютно пустой, выветренной, высушенной, как старое деревце, что годами существует в недрах песков пустыни, иссушиваемое ветрами и немыслимой жарой. Мне не хотелось смотреть в глаза Тагару, не хотелось смотреть и в свои глаза. Я была уставшей, ослабленной, духовно разбитой, ничего не хотела и ни о чем не мечтала.
Здесь итак слишком холодно, ещё большего холода я просто не вынесу. Я не шла за Тагаром, я не шла прочь, мне хотелось спрятаться, чтобы он искал меня, нашёл меня. Но так бывает только в сказках, в реальности, обычно, всё наоборот. Я с благодарностью прижимала свою перебинтованную руку к груди, рука не болела, и, честно говоря, не было желания вдаваться в подробности.
Скрипнула дверь и в тёплый, прогретый камином воздух, ворвался морозный ветер зимы, я встретилась с Тагаром взглядами и, вместо того, чтобы начать разговор первой, как взрослый человек, быстро юркнула под одеяло, накрываясь им с головой. Я ждала, что Тагар обратится ко мне, но он молчал, только шуршал чем-то и томил своей тишиной. В конце концов все шумы стихли. В полнейшем безмолвии я слышала стук горячего сердца и слишком шумное дыхание самой себя.