Когда часы показывали девять, я оставила чай и проверила результат своей работы. Грунтовка засохла, и натянутый холст звенел, как барабан. Я кинула взгляд на мужчину. Сердце моё забилось чаще.
- Ты... сможешь долго сидеть? - чуть громче шёпота спросила я.
- У меня есть все время мира, - он отложил гитару и грациозно приподнялся на кровати, - командуй, - коварно улыбаясь.
- Раздевайся, - неожиданно охрипшим голосом. Волнение в моём сердце передалось моему телу. Я примостила холст на коленях и пару раз провела сухой кистью по девственно белой поверхности.
Тагар неспешно стянул кофту и штаны, стащил резинку с собранных в хвост волос. Я указала ему на ковёр подле камина.
- Сюда. Садись спиной и поверни ко мне голову в профиль, - я замялась, стараясь не смотреть на его тело, в глаза бросились бинты, - так, чтобы твоей ноге было комфортно.
Он фыркнул, будто бы я только что глубинно оскорбила его. Ох, Тамара, пожалуйста, не смотри! Вся спина, покрытая цветными татуировками, спускающимися вплоть до ягодиц, сильное тело, крепкое, мышцы будто бы выгравированы, комплекция такая идеальная, пропорции, длинные ноги, широкие плечи. Он был бы совершенством, если бы не шрамы, покрывающие всю его спину. Они разрезали его плоть рвано, глубоко. Но глядя на эти шрамы я ещё больше восторгалась им. Как прекрасны шрамы, украшающие это мужественное тело!
Тагар опустился на ковёр, перекрещивая ноги и поворачивая голову влево, на меня. Камин превратил его в живую картину. Отблески падали на тело, на смуглую кожу, на изгибы. Отблески падали и дрожали тенями, зыбкыми сочетаниями полусвета-полутени, стекающимися в единое дребежжание тональностей иллюзорного. Я вздохнула, несмело прикасаясь к невинно-белому холсту. Краски смешивались в соцветия альпийских лугов. Свет, тень, свет, синее, чёрное, изумрудное, зелёное, жёлтое, алое, рубиновое, индиго. Я писала мазками, мысленно прося Высшие силы послать мне чуть больше таланта и техники, чтобы картина в моей голове ожила и стала реальностью на старом, иссушенном временем холсте. О, Горы, окружившие мою жизнь плотным кольцом, ниспошлите мне дар правильного мышления, чтобы я смогла отразить свет сидящей предо мною Души, отразить свет, укутанный в мою к нему нежность!
Тагар порождал во мне самые прекрасные эмоции и вытаскивал наружу глубины моих адов. Выворачивал наизнанку всю мою грязь, чтобы очистить, чтобы окрылить, а я вырывала из его груди демонов, чтобы он мог расправиться с ними поодиночке. Я видела, как бурлила в нём лава, зажжённая мной. Он злился, хотел быть холодным, безответным к моим капризам, я мечтала оттолкнуть его, покинуть, предать.
Сейчас он искоса следил за мной, и взгляд его был наполнен тихой пустотой, а я следила за его телом, за его вдохами и выдохами. Чей же ты ещё, если не мой? Разве может кто-то быть ближе и теплее, чем ты? Разве может кто-то ещё принадлежать мне так всецело? Он проникал под маску моих эмоций, под страхи, недоверие, боль, под предрассудки и отрицания, он нырял в глубины меня, и эти глубины словно бы были зарядом плюс для его минуса. Мы притягивались со страшной силой на некоем внутреннем, потаённом уровне, и все наши внешние проявления не могли разорвать и покоробить внутренней связи. Я чувствовала себя частью его, его тела, частью его взгляда.
Потемнело, и костер затрещал, и стало как-то жарче от пламени его, а может быть, я просто смотрела сквозь холст на свое отражение, на тлеющий феникс цветка, не дополняющий меня, но делающий меня цельной. Мы могли существовать вне всяких мыслимых космосов, питая друг друга тем, что обычно люди получают лишь после смерти. Они называют это бесконечной Любовью, я зову это Вечностью.
Я тебя… Вечность.
Среди бесконечно чёрной, как вельвет ночи, я была открыта к любым желаниям. Я, привыкшая сковывать свои чувства, уходить от прикосновений, не доверять, была открыта всем своим существом. Ни страха, ни сомнений. Нет. Только целая пригоршня чувственных тёмных цветов внутри, которые раскрывали трепетные бутоны, готовые впитывать в себя бесстыдство нахлынувшей ночи.