- Тамара, - шепчет так проникновенно, что, кажется, тысячи рек, сотни океанов, влившиеся в какой-то несусветный пожар его боготворённого желания, сливаются в этом шёпоте, горят, замерзают, топят.
Чувствовала ли Лермонтовская Тамара такие же бури к своему Демону? Хотела ли она раствориться в коже на его груди, хотела ли влиться в его тело и пропасть, пропасть, навечно, не угнетаемая мыслями о Боге? Он был моим Богом! Прямо здесь и сейчас. Моим Демоном. Ему достаточно было держать холодные, скользкие от масла руки, прижимая их к горячему, напряжённому животу, чтобы я рыдала, теряя слёзы на его плече.
Он был все так же недвижим, он чувствовал мои слёзы где-то там, в основании его медленно бьющегося сердца. Они шли от безграничной нежности, от несовместимой с жизнью любви к этому многомерному, многогранному мужчине. Я хотела, чтобы он забрал всю меня. До последней оболочки, от физического тела до самого эфемерного, пропитывая каждый слой моего тонкого тела своим существом. Просто стань мной, просто будь мной, давай растворимся в сегодняшней ночи.
Расстояние между нашими телами уменьшается, до меня добрался жар огня. Ну же! Тагар, словно читая мои мысли, резко разворачивается и смотрит. Драконы живут в глазах. Меж радужкой и зрачком. В глубине, они смотрят оттуда тысячами очей, вонзаясь в кожу, оставляя ожоги. Я вся была покрыта ожогами, потому что он смотрел на меня, поглощая. Руки, лица, ближе. Я впервые касалась кого-то так открыто, я впервые позволяла себе касаться. Между губами — эфир, и мы пьем его, не дотрагиваясь до губ друг друга. Он смотрит в меня, я закрываю глаза и дышу его воздухом, мы целуем воздух, как будто наши тонкие тела соединяют губы. «Я не буду сдерживаться», - говорят его губы и натянутые мышцы. В груди бьётся от тесноты синяя птица, моя клетка уже слишком мала для нее. Разорви её к чертям! За пределами моего тела есть мой дух, он держит его своими руками. Лети к нему и позволь ему съесть тебя.
Его тело непозволительно близко, и он целует. Пахнет мёдом. Табаком. Ненавижу табак. И я снова плачу, в этом поцелуе слишком много любви, я просто не способна принять её, и она вытекает из моих глаз. Пожалуйста. Прости за эти слезы. И не отрывай своих неземных губ. Я буду плакать только для тебя.
Я отстраняюсь, потому что слишком. Чуть больше и моего тела не станет. Оно растворится. Кисть с пола, шагами по ковру. Его глаза. Его Глаза... Я рисую лицо, осталось только лицо, и вот он «ОН», наконец-то раскрыт, я хочу запечатлеть его таким. Потому что потом будет ночь, принадлежащая его внутренним демонам и моей внутренней женщине…
"...Могучий взор смотрел ей в очи!
Он жег её. Во мраке ночи
Над нею прямо он сверкал,
Неотразимый, как кинжал..."
Уверенные, упругие мазки. Обычно, я сомневаюсь, размышляю над тоном и цветом, над густотой краски, над количеством белил. Сейчас для меня всё предельно ясно. Цвета мешать с тюбиком "Индиго", все, каждый до единого. В тени - изумрудно-зелёный и индиго-синий, резкий контраст на горбинке прямого сильного носа, губы в огненно-рыжих бликах, тени, ложащиеся от ресниц, - кобальтовые, волосы то лазурные, то бурые, то цвета вороньего крыла, а меж губ пролегает вишнёвая глубь. И глаза, опоясанные рыжевато-алыми бликами, что проникают в самую его суть. Чуть холодных тонов на веках, а внутри, в зрачках, я нарисую чёрным его космосы, которые так ранено, так вожделенно, так возвышенно смотрят на меня. Мои руки неистово дрожат, но мои движения уверены, я рисую свою лучшую работу. Угли шипят в камине, пальцы на ногах подгибаются, потому что так холодно, так жарко. Где чёртова грань между безумием и реальностью? Где тонкая полоса меж истиной и ложью? Как верить мне, что есть правда? Я отметаю всё. Я не дышу.
Он нетерпелив, невозможно больше просто смотреть. Потому что... В этом взгляде я вижу, как Джомолунгма целует небесный свод, и что есть прекраснее этого зрелища, места, в коем ангелы распускают свои крылья, мягко отпуская на землю разнотканные снежинки. Таков его взгляд. Как лёд, как пепел, как жерло Везувия в момент извержения. А может быть я просто люблю его чем-то большим, чем сердцем?
Финал. Кисти в сторону. С холста 110 на 100 на меня смотрит... Бог. Тот самый, что надежно спрятан в душе каждого из нас. Внутренний Бог. Он сейчас на этом холсте. Я встаю и снова оседаю на стул. Хватит ли моих переполненных чувств для этой ночи? Хватит ли моего тела, в коее заключен столь могучий и широкий дух?
Глаза.
В глаза.
- Не плачь больше.
Но как? Столь крошечное тело не способно выдерживать такой безграничный поток любви. А любовь ли это? Как описать то чувство без объема и меры, когда пальцы сами поджимаются на ногах, пока идешь по мягкому старому ковру, когда опускаешься на колени и мысленно молишь "не прикасайся", потому что, если коснешься, я расплавлюсь, как тонкая корочка льда в первый солнечный день. Я сгорю, и ты сожжешь меня кончиками своих пальцев, поэтому не прикасайся...