Тагар вёз меня не по трассе, а по перевалам, на лошади, по своей Дороге Жизни. Так необычно, весь путь я ощущала его дыхание на своем затылке. Вокруг всё цвело и облака были мягкими, пушистыми, белёсыми на фоне синевы небосвода. Я прижималась к его телу шесть часов подряд, пока мы ехали, не обмолвившись ни словом. Трудно было улавливать невероятные красоты природы вокруг, трудно восхищаться причудливыми маковыми полями и незатейливыми и нежными в своей простоте подсолнухами, что терпеливо ждали прикосновений солнца, чтобы прильнуть к его теплоте всем своим существом. Мне в спину стучало рваным ритмом единственное имеющее значение сердце, больно ударяясь о мои лопатки. Хотелось задержать дыхание, чтобы чувствовать только это сердцебиение, задержать дыхание и больше не дышать никогда, чтобы во всей Вселенной остались лишь его пульсирующие удары в спину, и в этой пустоте, вакууме, обрести знание о том, что он жив.
Держась руками за седло, я старалась подобрать слова, которые могли бы заставить обоих нас изменить горькое решение, но бешено бившееся мне в спину сердце просило молчать, «тук-тук», «тук-тук», и я глупо продолжала проникаться лимонно-жёлтыми лепестками подсолнухов и не думать. Не думать. Ни о чём не думать. И приходилось до онемения стискивать луку седла, чтобы не коснуться кончиками пальцев широких, покрытых ранами, ладоней.
Хотелось расплакаться, чтобы не видеть родных до боли пейзажей, чтобы плотная пелена слёз надолго скрыла от меня суровые и, в то же время, искренние в своем величии, горы. Но даже этого позволить себе я не могла.
Тагар не предлагал мне решений, только обиженно молчал, напоминая этим о неверно сделанном мною выборе. И гордость его не позволяла попросить остаться, а мне, возможно, всего лишь нужно было услышать эту просьбу. Потому что пока он молчал, не было ни единой гарантии того, что этот холодный высокогорный ветер и вправду мечтает потерять свободу ради крошечного влюбленного листочка. Возможно, его свобода стоила дороже, чем предложенная мною душа…
Терзаемая отчаяньем и сомнениями, я не заметила, как дорога резко изменилась и вместо насыщенных бриллиантовым сияньем пиков вершин меня встречали охрового цвета холмы. Значит таков конец у этой зимы. И только орлы продолжали срываться с горных хребтов, и колокольный звон переливался где-то вдали. И я никак не могла поверить. И правда отпустишь? Позволишь уйти?
А он даже не прощался.
- Никогда не возвращайся в Омало, Тамара, - и прежде, чем он развернул лошадь, я видела слёзы, блеснувшие в его глазах. Упрямый, невыносимый цыган!
- Я никогда не вернусь! — сквозь комок, стоявший в горле, крича в пустую даль.
"...И вновь остался он, надменный,
Один, как прежде, во Вселенной
Без упованья и любви!.."
***
Не было ничего горче такого быстрого расставания. Я не была готова терять его, я не была готова к этой жизни в одиночку. Видит Бог, как немыслимо я влюбилась в этого мужчину, он стал моим солнцем, которое светило в самую чёрную ночь. Без него стало темно, свет померк. Я ощущала себя опустошённой, растерянной. Вновь обретенный смысл существования начал понемногу ускользать от меня прочь. Я бежала по грубой, разбитой дороге в гору, обратно, не меньше часа, прежде, чем полностью осознала тот факт, что Тагар не вернётся. Сражённая пониманием этого в самое сердце, я рухнула отрешённо на сухую жёлтую землю и беззащитно расплакалась; но безответны были иссушенные холмы, и только тёплый полуденный ветер трепал мои беспорядочно размётанные по плечам волосы. Солнце золотилось на бледно-голубых небесах и ни единого звука не долетало до меня, отрешённой от мира в своем внутреннем плаче.
В Тбилиси мне помогли выехать из Грузии в Российском Посольстве, и я улетела домой. Домой. Моего дома больше не было там, куда я летела. Сердце готово было разорваться от боли. Зачем я уехала? Почему обещала не вернуться?
Мне было хорошо в своей квартире, уютно спать под махровым одеялом, слушать жужжание транспорта за окном, наблюдать за тем, как быстро вода закипает в чайнике, и как от пара запотевают стеклопакеты c видом на оживлённую загазованную трассу. Мне даже нравилась обыкновенная утренняя семейная суета, в которой все куда-то спешили, на ходу глотая наспех сваренный кофе и попутно отвечая на ранние рабочие звонки. Казалось, что я – единственный тихий оазис в волнах бушующего шторма ежедневной рутины мегаполиса. Поднявшись ещё затемно, я готовила завтрак и до рассвета делала карандашом крохотные наброски, которые позволяли не забыть ускользающие воспоминания. Вскоре, столь живо видимые мною картины, пропадут из памяти, моменты сотрутся, а я мечтала не забывать, вычерчивая на тонированной бумаге белоснежным карандашом острые пики Кавказа.