Я отрешенно, будто не чувствуя холода, смотрела на танец снежинок, и мне казалось, что на ступеньках на площади стоит Он. В точно такой же холщовой рубахе, в тех же штанах и сапогах, эти прекрасные кудри развеваются на ветру, и он смотрит, смотрит потухшими глазами в раскрытый космос.
Я помнила прикосновения сухих тёплых губ к своему лицу и телу... Я помнила сильные руки и биение сердца подле моего, помнила, как близко он может быть, заглядывая в мои глаза своими. Темно. Страстно. Шепча на ухо что-то на цыганском, касаясь нежной кожи своим шёпотом. Болезненно. Как он мог сжимать свои руки, оплетая меня родным теплом, когда мы спали. И бесшумное дыхание в затылок. Я знала его родинки на лице, шрамы на спине, каждый из них под своими пальцами, я знала запах его мёда и аромат его табака. Он знал мою душу. Вечность. "Будь моей, Тамара". И я была его до последней капли.
Только ты умел слышать мою душу! Эта жизнь скоротечна, так почему я и её должна проводить вдали от тебя?! Почему ты упрям, почему я так слаба? Нам, Человекам, отпущено столь мало лет, я хочу измерить их Вечностью, поделённой на двоих дыханием наших сердец. Я хочу согреть его холодное сердце. Я твоя. И венчавшие нас Небеса тому молчаливые свидетели.
- Я вас покину, прости, - так и не приняв бокал из рук тяжело вздыхавшего Кирила, я подхватила не сданную в гардероб куртку и вышла прочь, прямо в разверзнутый снегопад, чтобы лицом к лицу встретиться с истосковавшейся по мне зимой.
- Тома, Тамара, постой, я с тобой! - непутёвый ухажёр вылетел следом, впопыхах надевая свою смешную кепку и натягивая чёрное валяное пальто.
На улице было холодно, даже морозно. Фонари бросали чудные бархатисто-золотистые тени на мощёную камнем мостовую, а снежинки кружили и кружили, и я... смотрела на то самое место, где год назад стоял мой воображаемый цыган. Черты лица такие родные: горбинка у основания носа, раскосые глаза, в которых всё, просто всё; тонкие узловатые пальцы и широкие ладони, сильная гибкая спина, девятнадцать хрупких серебряных колец в ухе, губы в форме лука, тёмные, тёплые. Я улыбаюсь своему видению.
- Как тебе Грузия? - незамысловатый вопрос, чтобы отвлечь саму себя от навязчивых мыслевидений.
Кирилл смотрит на меня из-под козырька своей старомодной кепи и щурится от завывания голодного осеннего ветра, что кидает в лицо тонкие острые снежинки.
- Я ожидал, что она встретит нас теплее, - посмеивается, - но, честно говоря, я толком ничего не увидел еще, - хмыкает и прячет озябшие руки в карманы.
Тбилиси продолжает класть свои вековые чары, воздух всё пахнет далёкими горами и свободой, чьи-то беседы вплетаются в единую нить уличной мелодии, которая тихо гремит своими мелодичным раскатами и утягивает тебя куда-то вдаль, прочь от реальности, в сердце магического города, что прячет свое волшебство между витыми узорами деревянных балкончиков и узких желтых бусин черношёрстых котов, бросающих острые взгляды в темноте.
- Я покажу тебе Тбилиси, - мягко улыбаюсь своему коллеге и увожу его за собой прочь, в горячую ночную стужу, болезненно, словно Русалочка, ступая по земле, впитавшей в себя мое сердце.
Кирилл воодушевлен, он забывает о холоде и снегопаде, достает телефон и делает сотни продуманных снимков, восторженно, словно ребенок, внимая моим рассказам о разных улочках и дворах. Во мгле едва освещенных литыми фонарями подворотен нам изредка попадаются сухие бабушки в пестрых вязаных платках, из-под которых не по-старушечьи ясно сверкают темные добрые глаза. На протянутых меж соседних домов верёвках висят так и не досохшие простыни, колышущиеся на осеннем ветру. Пожухшие ветви плюща разбросали свои всеведущие лапы по стареньким выцветшим домишкам с широкими оконными рамами. Пышный, оранжево-медный диск луны неспешно плывет по ночному буйному небу, то появляясь, то пропадая в воюющих меж собою облаках.
Нет, Тушетия не такая, Омало не такое, но дух, пропитывающий всю Грузию своей терпкой аутентичностью, своей тихой, глубокой страстью, холодной стойкостью, раскрытой честностью, свободой, бунтом, дух - он пребывает в каждой частичке Грузии, и даже здесь, среди покрытых первыми снежинками черепичных крыш, я чувствую, как мое сердце отбивает с каждым ударом такт не умолкающего гимна грузинской Вечности.
Кирилл так увлечен, что мы не замечаем, как ночь сменяется тихим, ясным рассветом. Мы находим себя в кафетерии рядом с автобусной станцией, солнце еще не осветило горизонт и только звезды пропадают на небосводе, словно мыльные пузырьки, полопавшиеся на воде. Усталость отбирает все мысли, мое скорбящее сознание успокаивается, а изнеможенное от ночной прогулки тело благодарно принимает щедрый богатый аромат кофе по-турецки, пробуждая каждую клеточку к новому дню.