И сердце почему-то сразу бьется чаще, тук-тук, ах-ах, и в моем сознании проносятся не пойми откуда взявшиеся картинки и памятные мгновения о запахах разломленных гранатов, финиках в меду и ночи, которая пахла, как костер, где-то рядом с мечетями и загадочными витражами, в которых отражалась полная, тяжелая луна. И глаза в этих милисекундных воспоминаниях — голубые, как чистая слюда, громкие, словно оркестр, и заглядывая в эти глаза внутри своего подсознания, я перемещаюсь куда-то к самому началу времен, а может быть мне только кажется начало началом. В том начале пахнет Домом и глаза все такие же голубые, я знаю эти глаза — они мелькали путеводными огнями мне тысячи тысяч жизней, освещая путь к Порогу Создателя, эти глаза-космос, в которых обитали мной единой ведомые драконы. Каждый раз, много раз, кончиками пальцев по телам, что были разными, голосами, что как песня меняли свою мелодию, на языках, нежных и острых, текучих и грубых, множества народов языках; и только глазами в глаза, знакомыми, глубокими, волшебными, будто бы тонкой работы мастера витражи. И в глазах было все: все, что мы помнили, все, что было и еще только будет, эти глаза были мы и мы были созданы забывать. Забывать все, все, все, но только не эти глаза. Как забыть эти две горящие путеводные звезды, сияющие ярче Сириуса за созвездием Ориона? Кто бы ни придумал Человека, Память этих Глаз не в их власти, и в этих Глазах власть одного лишь Времени, ибо Время обитает в них, неподвластное ни одним ведомым законам, и Времени лишь ведомо, как сильна Память этих Глаз...
Я вздрагиваю, пока волна мурашек накрывает меня с головой.
- Все в Телави? И бабушка Зарина, и Тата, и Бай? - чувствую, как в горле рассыпаются сотнекрылые бабочки, трепеща внутри нетерпением.
Мигель пристально-пристально смотрит в мое бесхитростное лицо и по его улыбке, едва видимой за суровостью и хладнокровием каждой черты этой мужественности, понимаю, как быстро он прочел мой истинный вопрос.
- Упрямство не красит ни корову, ни человека, - мужчина достает из кармана пахучую сигарету и ловко поджигает ее спичками, на коробке которых выгравированы башенки Омало, - все трагичные события, что знала история произошли, в той или иной степени, из-за чьего-то упрямства, - Мигель выпускает в воздух облако крепкого табачного дыма, окончательно пробуждая меня из полунереального состояния аварии. - Но я знаю, калишвилли, что природа упрямства — это страх, - он утвердительно глядит на меня, будто желая прочесть в моем пульсирующем ударами сердца взгляде подтверждение своим словами. - Ваш страх неуверенности в полной верности друг другу породил оковы упрямства, что сковали ваши сердца, оберегая их от всевозможных ран и ссадин. Чего боишься ты, Тамара, в чем неуверенна ты?
Я вздыхаю, притягивая колени все еще трясущимися руками ближе к телу.
- Вы и сами все знаете, в чем лежат мои страхи, и что кормит их...
- То есть предложи я тебе прямо сегодня увидеться с ним, ты отказалась бы?
Могло ли еще сильнее биться мое разрывающее грудь сердце? И вместо ответа — только виновато мотаю головой. Как отказаться бы?
Мигель неспешно выкуривает сигарету, любуясь ясным осенним небом над головой, трелью неутомимых птиц и громыхающей тишиной гор вдали. В воздухе пахнет дымом и дымка опоясывает нижележащие деревни. Где-то там внизу, за этой дымкой, Телави, где-то там, в миру мне не принадлежащем, за целую пропасть от меня — Тагар.
Старейшина тушит окурок о камень и спешно сминает его в ладони, после чего протягивает мне руку, побуждая подниматься с земли.
- Едем в Телави, калишвилли, - он добро улыбается, растягивая в понимающей улыбке сухие бледно-кофейного цвета губы, - и всегда помни, - он плотно сжимает мою ладонь, - именно ты, как никто другой, принадлежишь Омало.
Осознание случившегося запоздало накатывает где-то на обратном пути, когда тьма сгущавшихся туч будто бы и развеяна, и могучие лучи играются с бликами волос на моем затылке. Досадно трясущиеся руки всего несколько дней назад еще мерно печатавшие незамысловатый рабочий контент на новеньком, хоть и изрядно пыльном ноутбуке, взгляд, что никак не может сфокусироваться на дороге, судорожно хватающий картинки, и запах табака, от которого слезятся усталые глаза. «Все позади, Тамара», - твержу сама себе, теребя в руках край испачкавшейся куртки, «Все позади». Мы просто не вписались в очередную лужу и машина, соскользнув на мясистой грязи, завалилась на бок. Ничего кроме испуга и спущенных шин. «На этом все могло закончиться», - твердит подсознание. И я не знаю, что так пугало меня в этот момент: умереть или умереть, так и не договорившись со своим сердцем.