Ординарец подставил ему переносное кресло, и он был рядом с Квинтом.
— Нога еще будет тебя беспокоить какое-то время. Но ты крепок. Скоро будешь разъезжать на Фероксе не хуже, чем раньше. Кстати, это очень хороший конь.
— Да, легат, — благодарно ответил Квинт.
Петиллий пристально посмотрел на него.
— Я получил крупное пополнение и ожидаю еще. Когда поправишься, примешь центурию в Девятом, вместо федератов. Мы очень скоро возвращаемся в Линкольн, а потом, возможно, нас переведут в Йорк — поддерживать порядок на севере.
— Слушаюсь, легат. Спасибо, что сказал мне… А как сегодня Луций? Ты не знаешь?
— Я его видел. Он все еще плох. Лекарь считает, что легкое почти исцелилось, но он почти не говорит, и не ест, если его не заставят. Но после того, как я его повидал, ему стало лучше, — знакомая усмешка мелькнула в глазах Петиллия. — Много лучше. Я уволил Луция Клавдия из армии по инвалидности и отправляю его в Рим. Ты бы видел его лицо, когда я сообщил ему об этом!
— Это наилучший выход для меня!
— Да. Он всегда был неудачником, а я ему, бедняге, весьма обязан. Он хотел повидать тебя, Квинт. Скажи, чтобы тебя перенесли в его палатку.
— Так я и сделаю, легат. — И Квинт решил, что Петиллий, разумеется, сейчас уйдет, но тот не двигался. Он в задумчивости поскреб подбородок, глядя на Квинта.
— Его превосходительство, — наконец вымолвил он, — создал затруднительную ситуацию, будучи уверен, что с мятежом нельзя покончить без ряда акций устрашения. Я-то считаю, что их можно было бы провести жестко, но без кровопролития… По правде, большая часть выживших северо-восточных британцев голодает. Они так рассчитывали захватить наши припасы, что нынешней весной не пахали и не сеяли. Новый прокуратор, Классициан, пытается им помочь, и это приводит Светония в бешенство… Я говорю с тобой откровенно, и ты скоро поймешь, почему. — Петиллий нахмурился, словно припоминая нечто неприятное. — Классициан получил от Нерона неограниченную гражданскую власть, и в силах пресечь некоторые действия губернатора, но сейчас Светоний снова начал преследовать друидов. Если он не может добить британцев в главном, он жаждет, по крайней мере, уничтожить религию друидов — ага, вижу, тебе это любопытно, — добавил Петиллий, заметив, что Квинт приподнялся и дыхание его участилось. — Классициан, будучи типичным римским сенатором с широкими религиозными взглядами вовсе не заинтересован в уничтожении друидов, если они не выказывают прямой враждебности. Однако, они со Светонием пришли к компромиссу — что необходимо провести предварительное расследование, направив миссию мира в таинственную землю на западе, чтобы провести переговоры с Верховным друидом и попросить его о сотрудничестве. Губернатор с прокуратором согласились на том, что экспедицию должен возглавить я, в основном, потому что я выказал некие особые познания о Стоунхендже и Верховном друиде. — Легат сухо усмехнулся. — Я не упомянул, что большей частью мои знания исходят от пылкого молодого центуриона, который был вовлечен в романтическую интригу с участием друидов, да вдобавок забыл самый важный день, проведенный с ними!
— Уже нет, легат! — воскликнул Квинт. — Все вернулось!
— Прекрасно, — сказал Петиллий и встал. — Я беру с собой, по приказу Светония полную когорту, и мы отбываем завтра.
— Завтра… — прошептал Квинт, глядя на свою ногу. — Значит, меня не возьмут… — Разочарование было таким тяжким, что он не мог скрыть его и прикусил губу.
— Завтра, потому что мне необходимо скорее вернуться в Линкольн, и я не могу больше терять времени, и — да, я возьму тебя. Пока ты не сможешь ехать верхом, тебя будут нести в носилках. Это приказ.
— Благодарю, легат! — Лицо Квинта просветлело.
— Никаких благодарностей. — Резко сказал Петиллий. — Тебя включают в экспедицию не из фаворитизма и не из сентиментального желания сделать тебе приятное. Ты отправляешься, потому что можешь помочь Риму. Все романтические надежды, которые ты, возможно вынашиваешь, лишены основания. Более того — они запрещены. Понял?
— Да, легат, понял. — Квинт был совершенно искренен. Верность своему легату, легиону и Риму стала неотъемлемой частью его жизни — и однако, он не мог справиться с мыслью, что почти наверняка снова увидит Регану.
Немного погодя Квинта перенесли в палатку, где лежал Луций. Тот тепло приветствовал его.
— Клянусь Меркурием, Квинт, рад тебя видеть! Слышал, ты сильно страдал из-за ноги… Квинт, легат сказал тебе…
Луций. несмотря на бледность, запавшие глаза и страшную худобу, был полон живости, которой Квинт прежде не замечал в нем.
— Сказал ли легат, что он отсылает тебя домой? — смеясь, переспросил Квинт. — Ты ведь этого и хотел?
— Этого я и хотел, — повторил Луций. Глаза его сияли. — Кто может желать чего-то иного?
— Ну, я, например, — мягко сказал Квинт, — и это довольно удачно, поскольку мне предстоит служить здесь еще много лет. Но, честно признаюсь, я начинаю любить эту страну. В ней много красоты, когда умеешь понять ее.
Луций фыркнул почти на прежний манер.
— Тогда счастливой жизни со страной и с армией, я же прощаюсь с ними навеки. Петиллий сказал, что он напишет моему отцу, и все будет в порядке. — Он сделал паузу, но, поскольку Квинт, от которого явно ожидались поздравления, отмалчивался, Луций покраснел, отвернулся и в замешательстве облизнул губы. — Надеюсь, ты забудешь все… все, что я… что здесь случилось. Квинт, я тебя очень люблю… и восхищаюсь тобой. И так было всегда.
Квинт покраснел в свою очередь. Он быстро сжал исхудавшую руку Луция.
— Не валяй дурака, — грубовато сказал он. — Мы оба натворили кучу глупостей, с тех пор, как пришли сюда; я буду скучать по тебе. — Откашлявшись, он добавил: — Луций, я хочу попросить оказать мне услугу, когда отправишься в Рим. Сделаешь?
— Конечно.
— Отвези письмо моей матери Юлии Туллии. Я напишу его вечером, поскольку завтра отбываю на запад с Петиллием. Кроме того я не потратил большую часть своего армейского жалования. И прошу тебя, отвези и его.
Луций кивнул.
— Буду рад сделать это, и буду там за твоими приглядывать. Ты знаешь моего отца… он не лишен влияния, — в голосе Луция проскользнуло былое высокомерие.
— Знаю, — усмехнувшись, ответил Квинт. — И может, когда-нибудь попрошу тебя использовать это влияние, чтобы помочь маме и Ливии перебраться сюда, ко мне.
— Благой Юпитер! Ты им такого не сделаешь!
— Когда-нибудь… возможно… — тихо сказал Квинт. — Если будет мир. Думаю, им здесь понравится, но что проку толковать об этом сейчас. И запомни — не упоминай о моем ранении, и ни о чем, что может их обеспокоить.
— Не буду, — пообещал Луций. — Просто скажу, что ты стал надутым центурионом, и к тому же собираешься полностью одичать.
Они посмеялись, и Квинт приказал перенести себя обратно. В своей палатке он долго лежал и размышлял — что подумает мать если он напишет ей о Регане? Он знал, что может заставить ее понять, но что пользы. Он тяжело вздохнул. Не мог он упомянуть о провале своих поисков.. Правда, Юлия никогда и не ожидала от них успеха. Она была разумной женщиной. Квинт снова вздохнул и начал писать письмо, тщательно взвешивая каждое слово, чтобы никоим образом не встревожить своих близких.
Глава одиннадцатая
Сотня миль в носилках. — Блуждание в тумане. — Появление Брана. — Снова Стоунхендж. — Конн Лир говорит. — Конец поисков. — Регана отдает свою любовь.
Как ни стремился Квинт вернуться в Стоунхендж, он был рад, что стомильное путешествие продлилось более пяти дней. В конных носилках он чувствовал себя глупо и ему страшно не хотелось предстать перед Реганой таким жалким и унизительным образом. Он и без того выглядел по-дурацки, когда она видела его в последний раз в качестве лже-силура. Поэтому он стискивал зубы, и, не обращая внимания на боль в ноге и позвоночнике, ежедневно ненадолго выезжал на Фероксе. И силы быстро возвращались к нему.