— А если не примут, то они возродятся вновь, сам знаешь, — в голосе Скади звучит усталость. Она считает разговор с мужем утомительным. Ей претит его молчаливость, угрюмость и расчетливый взгляд.
— А если Мидгард тоже не выдержит?
— Ньерд, пошли.
Молчание, бьющее в ушах молотом сердцебиения.
— Пошли!
Скади кричит, бросает в лицо обвинения и угрозы, но Ньерд стоит и смотрит на приближающийся ураган. Она умоляет его, рыдает, а потом уходит. Спустя некоторое время почерневшее перед натиском Сурта небо прочеркивает еще один росчерк — это улетает Скади, в крошечном корабле, пригодном лишь для перелетов между гаванью и населенными мирами. Белый след ведет от Ноатуна на запад, к Мидгарду. Ньерд улыбается — Скади все еще любит Бальдра, все так же обожает высокие холодные вершины Трюмхейма, дома ее отца. Она устремится туда, чуя кровью конец мира, она хочет встретить его с теми, кто ей небезразличен. Или же просто спасается от жара, который несет Сурт.
Ньерд смотрит на приближающуюся стену огня. Небо затягивает густой дымной паволокой. Ревет пламя, подбираясь ближе, поджигая воду, подвешивая тяжелую заслону пара, из-за которой мир дрожит, как горячечное видение.
Корабельщику хотелось бы улететь, но Ноатун — его дитя. Он хотел бы подняться снова в светлые чертоги Ванахейма, где живут Ваны, знающие об Иггдрасиле то, что он успел забыть. Древо переписало его, воды Урда отравили, и теперь Ньерд забыл все, что знал. Отныне его кости принадлежат каменной кладке, нервы слились с системами Ноатуна. Он не может улететь так, как это сделала Скади, потому что в любви есть то, что непонятно другим, — самопожертвование. Холодная дочь Тьяцци любит стужу Трюмхейма и Бальдра, похожего на первый весенний цветок. Она не замечает, что его стебель усыхает, а лепестки покрыты пятнами помрачающей разум болезни — любовь слепит. Но Ньерд видит ее страсть — потому что любовь открывает глаза. Они обречены — каждый на свой лад. Старый мир не выдержит натиск урагана, но перед тем падет великий корабельный двор.
Когда Сурт накрывает пристань и замок, когда устремленные вверх антенны рассыпаются каплями металла, когда камень трескает и плавится от жара — теплящаяся в Ноатуне жизнь уходит. Замирает. Гаснет. Растворяется в потоках систем, в горелых проводах и плавящихся передатчиках. В главной зале от Вана Ньерда, помнящего и забывшего войну, складывающего мозаику из знаков судьбы, предсказывающего будущее по кольцам огня и следам челноков, остается лишь тело.
А потом — треск лопающихся стекол. Огонь пожирает плоть. От этого звука в своих чертогах у истоков Урда просыпается Мимир. Его сны, его кошмары показали ему совсем невозможные вариации, стонущие и умирающие в огне миры и глаза главного корабельщика за миг до того, как их пожрало пламя.
-11111-
Биврест скрипит. Радужный мост, соединивший миры, опускает вниз Локи и Бальдра. Бледное лицо прекраснейшего из Асов измождено долгой дорогой к Мидгарду, покрыто бисером пота от непривычно долгой дороги. Он давно не покидал своего сияющего стерильной чистотой Брейдаблика, давно не показывался солнечному свету. Мир кажется ему грязным местом, полным скрытой угрозы и предупреждения, местом, где каждый взгляд полон ненависти. Бальдр виснет на плече ведущего его Локи, едва переставляет ноги и задыхается от удушливой жары нижних уровней, от пыли дорог Мидгарда.
— Куда ты ведешь меня? — шепчет он Локи. — Ты украл меня… А мать тебе помогала. Зачем? Она тоже хочет моей смерти? Это заговор? Зачем я вам?
Голос Бальдра бесконечной укоризной вьется вокруг провожатого.
Локи кривится в злой улыбке, но молчит и упрямо тянет Бальдра за собой. Флаером было бы быстрее, но за каждым движением Асов, йотунов и людей следит оплетающий миры Иггдрасиль, а то, что Локи собирается сделать, — противозаконно. Но Хель, хохоча, согласилась, и теперь надо только провести Бальдра к главному собору, вырваться из кружева его страха и холодной бетонной твердыни Асгарда.
Длинная дорога петляет между домов змеей, течет переулками. Фригг обещала присмотреть за ними с высоты, чтобы уберечь своего излюбленного сына от бед, но ее нигде не видно и не слышно. Бальдр мешает идти, его бесконечные жалобы и подозрения злят йотуна, но он упрямо идет вперед, туда, где за пиками домов виднеются шпили собора Хель, облепленного горгульями. Длинные стяги полощутся на поднимающихся от земли воздушных потоках, хлопают на ветру, рябят в глазах синим и белым.