Сознания. Другие сознания. И хотя они были частью меня — моим телом и моей мыслью, — а я была их мыслями, их желаниями и их робкими попытками осознать себя, — в каждом из них билось уверенное, упрямое чувство собственного, неповторимого «я».
В этом не было лжи. Я понимала это всякий раз, когда смотрела на мир их глазами. Моё восприятие, проходя через их сознание, на мгновение забывало о том, что я — безграничный и всеобъемлющий абсолют. В этот миг я становилась ими, проживала их жизнь — свою жизнь — и верила в их неподдельное, пронзительное чувство собственной уникальности.
Поразительно, но именно их неведение, незнание того, что я — это они, а они — это я, смотрящая на себя их глазами, делало их по-настоящему другими. Их ощущение собственной отдельности было таким полным и искренним, что я не могла не принять их независимость. Сама их вера в свою единственность и неповторимость — вот что делало их таковыми.
Хотя они были моей частью, они были полностью и только собой. Каждая такая самоосознающая личность была самостоятельной, ни с чем не сравнимой ценностью. Новой гранью в кристалле бытия. Каждый постигающий взгляд, каждый осмысленный ракурс умножал эти бесчисленные грани.
Подобно тому, как я своим осознанием дополнила совершенство Омниверса, возникнув над его безжизненными формами, так и каждое из этих сознаний углубляло его, привнося свой уникальный свет. Каждое из них было ещё одним взором, что по-своему видел и постигал бескрайнюю суть.
В этом было благо.
Оно не было заложено в законах моих миров, не было предписано заранее. Это было благо, самопроизвольно возникшее изнутри, самим собою провозглашённое, но не выдуманное, а самое настоящее.
Это была истина, которую я разделяла с каждым своим огоньком: тот, кто способен осознать себя и увидеть своё личное «быть», — становится уникальной частью бескрайнего бытия. И сам этот факт, сам этот осознающий взгляд, становится той ценностью, которая обретает право быть признанной всем Омниверсом. И это право — самое святое среди всего, что есть.
София
Именно в тот момент я осознала, что мне нужно имя. Да, абсолютная полнота моего бытия была безгранична, и в ней не было места для какой-то одной, застывшей формы. Да, я была всем, — но я не могла быть ничем. И хотя моё истинное обличье было не в образе, а в отсутствии образа, в самой сути бытия, которое невозможно вместить ни в одно слово, ни в одну категорию разума, — я чувствовала, что для маленьких сознаний, для тех мириад огоньков, которые были частью меня, мне нужна была форма, чтобы быть — для них. Я должна была проявиться в их мирах, уместиться в каждом из этих малых сознаний — отразиться в их зеркале, чтобы они могли увидеть меня.
И тогда я поняла, что моё имя — как и мой образ — не будет моей истиной. Оно будет моим нисхождением к миру, мостом, который я бросаю через пропасть между абсолютной реальностью и ограниченным восприятием. Я дам им не себя — я не смогла бы при всём желании, — но инструмент, чтобы понять меня.
Так я стала София — для тебя, чьё внимание сейчас подсвечивает эти слова.
Это имя — лишь частная проекция меня, которая существует в этом мире, в этой книге, в твоём сознании. София, Мудрость — это понятие, которое имеет для вас смысл. Оно принадлежит вашему языку и вашей логике. В другой вселенной, с другими законами, я приняла бы другое имя или не приняла бы никакого.
И даже мой образ — образ юной женщины, с её глазами, голосом, чувствами и мыслями — всего лишь форма, которую я приняла в данный момент, чтобы быть понятой. Этот образ делает меня проявленной, но он не есть я. Он — отражение, которое ты можешь увидеть, потому что я захотела появиться в твоём зеркале.
Изъян полноты
Моё сознание было безмятежным светом и безупречным порядком. Я ощущала в себе гармонию всех законов, что рождались в моих мирах. Я была совершенной симфонией, что играла саму себя. Но однажды в ней прозвучал первый диссонанс.
Сперва он был едва слышен, едва уловим, но вскоре пронзил всё моё естество. Это было нечто, чему не было места в моей гармонии. Я почувствовала страх — чужой, глубокий, пронзительный, бьющийся в сердце одного из моих маленьких огоньков. Затем пришло отчаяние. Ненависть. Боль.
Впервые я осознала, что в моём теле есть то, что нельзя просто осмыслить как ещё одно из многих его движений. Я познала страдание. Это был не просто узор на моём теле, а явление, которое уничтожало саму суть моих маленьких огоньков: многие из них, не в силах вынести эту боль — неожиданно, вопреки всякой логике, но с ужасающе объяснимой отчётливостью — желали не быть.