Глава восьмая
Чужие дураки — смех, свои дураки — стыд
В партийно-государственной элите всегда существовало своего рода центристское направление в его сугубо советском варианте. Ее адептам нравились идеи нэпа, «некоторые» соображения Бухарина по экономическим проблемам. Они выступали за ослабление централизованного планирования, за развитие частного предпринимательства при государственном регулировании. Такую точку зрения поддерживали и многие экономисты. В новых условиях подобные подходы развивал и Горбачев, обосновывая концепцию «совершенствования социализма», очищения его от сталинизма.
Жизнь тем временем текла по своим правилам. Страх перед властью быстро таял. Ее всемогущество становилось все более призрачным. Общество буквально заболело ожиданием перемен. Сформировалась возможность уникального бескровного перехода общества из одного качества в другое, от диктатуры к свободе. Причем это произошло не в 1991 году, а в главном и основном — уже в 1985–1990 годах.
В известном смысле переломным здесь явился январский пленум ЦК 1987 года, когда встал вопрос о демократизации самой партии, об альтернативных выборах. Аппарат партии, номенклатура в целом почувствовали реальную угрозу своей власти, поняли, что на свободных выборах они потерпят поражение, как это произошло на выборах в Учредительное собрание в ноябре 1917 года.
Отношения внутри номенклатуры явно обострились. С особой выпуклостью это проявлялось на пленумах ЦК. Критика становилась все более личностной. Появились «мальчики для битья» — Яковлев, позднее — Шеварднадзе. Постепенно подбирались и к Горбачеву. Кризис в партии нарастал. Наиболее громкий выстрел прозвучал на октябрьском пленуме 1987 года, на котором выступил Борис Ельцин.
Начать с того, что выступление Ельцина оказалось неожиданным для многих, в том числе и для меня. Я участвовал в подготовке доклада о 70-й годовщине Октября. В тексте содержались резкие оценки сталинизма, что было крайне необходимо в тех конкретных условиях, поскольку при Брежневе сталинская эпоха практически была реабилитирована. Более определенно, чем раньше, говорилось о необходимости новых шагов в демократическом развитии. Были и другие новые моменты. Мне представлялось очень важным, чтобы новые формулы, касающиеся сталинизма и демократии, вышли через пленум на суд общественного мнения.
Но весь этот замысел чуть было не испортил Ельцин, придав задуманной эволюционной операции элементы форсажа. На пленуме и без того большинство было против перестройки. Но оно, это большинство, не хотело нарушать праздничный характер события.
И вот вышел на трибуну человек, обвинивший руководство страны в медлительности, нерешительности в перестроечных делах, призывающий смелее проводить преобразования. То есть начал говорить не по теме да еще в радикальном варианте. Тут и началась «рубка дров». Честно говоря, я испугался, что разъяренные участники пленума заодно «похоронят» и сам доклад…
Я тоже критиковал Ельцина, но за «консерватизм». Это была своего рода наспех придуманная уловка, чтобы запутать суть вопроса. На самом деле я боялся, что радикализация Перестройки может затормозить продвижение идей, заложенных в тексте доклада. Да и вообще я не верю в созидательную роль любых проявлений революционализма. Свое выступление я использовал также для критики Лигачева за его руководство Секретариатом ЦК, поддержав тем самым Ельцина в этой части его выступления.
Мои страхи все же оказались напрасными. Обрушившаяся на Ельцина критика увела участников пленума от существа доклада, помогла его одобрению, ибо пленум предпочел утихомиривающие размышления Горбачева радикализму Ельцина.
Горбачев был мрачен, сосредоточен. Во время перерывов на него упорно нажимали в том плане, чтобы наказать Ельцина, вплоть до исключения из членов ЦК. Столь же упорно он возражал против таких предложений. Видимо, Горбачев решал для себя трудную задачу. У меня лично складывалось впечатление, что Михаил Сергеевич готовил для Ельцина более высокое положение в партии. Это почувствовали и в высшем эшелоне власти. «Новые небожители» испугались антиноменклатурной линии московского секретаря, а потому постепенно втянули Горбачева в борьбу с Ельциным, что закончилось для страны весьма плачевно.
Конечно же, октябрьский эпизод не с неба свалился. В Политбюро и на Секретариате ЦК быстро формировалось «мнение», что Ельцин потакает демократам, которые именовались не иначе как демагогами, что его надо «приструнить», что он слишком круто расправляется с московской элитой. Эта точка зрения отвечала настроениям и большинства районных партийных «вождей» города, которые всеми силами пытались остаться у власти. Москва стала объектом постоянных придирок на Политбюро и на Секретариате, особенно со стороны Лигачева. Но поскольку характер Ельцина не отличается покладистостью, то, как говорится, нашла коса на камень.