Особенно яростным нападкам подвергаются средства массовой информации. Идет ожесточенная борьба за то, чтобы руководить отсюда, из ЦК, каждой газетой, каждой программой телевидения и радио. Фронт противодействия Перестройке хорошо понял, что главным его противником является гласность.
Ужесточилась борьба в среде интеллигенции, в сфере науки и культуры. Нельзя создавать новое поколение диссидентов, тем более на пустом месте, исходя из одних только амбиций, симпатий или антипатий. Сказал и о том, что в культуре неприемлемы торопливость, вкусовщина. В Политбюро должно восторжествовать хлеборобское терпение в выращивании урожая, а не практика браконьерских набегов за легкой добычей.
В заключение своей информации сказал, что статья в «Советской России» является платформой реванша. Но беда даже не в ней самой, а в том внимании, которое было искусственно приковано к этой статье. Приковано партийным аппаратом, в том числе аппаратом ЦК.
В прениях все поддерживали Горбачева. Резко выступили Рыжков, Медведев. Остальные говорили вяло, неохотно, иногда по схеме «с одной стороны, с другой стороны». Лигачев отделался несколькими малозначащими фразами, отрицал, что статья Андреевой готовилась в его секретариате. По какой-то причине он ушел с заседания.
Занятной была перепалка между мной и Виктором Никоновым — членом Политбюро по селу. Он мало что смыслил в политике. Статья в «Советской России» ему понравилась, однако он вынужден был сказать, что согласен с оценками других товарищей. Но тут же переключился на меня, заявив, что я «подраспустил» печать, а потому публикуется очень много антипартийных статей. Он долго говорил на эту тему, повторяя банальности того времени.
Я не выдержал и предложил ему поменяться сферами ответственности…
— Поскольку у тебя, Виктор Петрович, с сельским хозяйством все в порядке, все налажено, полки магазинов завалены продуктами, то давай займись идеологией и приведи ее в такой же порядок, как и сельское хозяйство. А я займусь уже налаженным тобой делом.
Спору не дал разгореться Горбачев.
— Хватит вам ерундой заниматься!
Но тут же спросил:
— А все-таки, Виктор Петрович, как вы относитесь к статье?
Никонов что-то пробурчал, но я уже не помню, что именно, — сильно был возбужден.
Вскоре после этого заседания была опубликована редакционная статья в газете «Правда» под заголовком «Принципы перестройки: революционность мышления и действий» (5 апреля 1988 года). Я возглавлял подготовку этой статьи, что-то написал сам, а что-то правдисты. Перед публикацией послал статью Горбачеву и его помощнику Черняеву. Последний сделал несколько поправок. Горбачев позвонил и сказал, что согласен. Но уже после этого я вставил в статью абзац о национализме и шовинизме. Наутро, когда статья появилась в «Правде», позвонил Горбачев и в очень сердитом тоне спросил:
— Откуда появился этот абзац, я его вчера не видел. Наверно, Черняев вписал. Я вижу, это его штучки.
Мне пришлось сказать, что Черняев тут ни при чем.
— Не надо было этого делать!
Так закончился «малый мятеж» против Перестройки. Своеобразие сложившейся ситуации состояло в том, что события резво, может быть, слишком резво помчались вперед. Фактический раскол партии на реформаторское и ортодоксальное крыло становился все зримее, заметнее, что было непривычно и неожиданно для людей, повергло их в растерянность: крутого поворота в массовом сознании еще не произошло. Общество еще только начинало признавать естественность многообразия в политике, экономике, культуре, животворящую силу многообразия. К тому же эволюция перестроечных представлений уже начинала, как я уже сказал, обретать определенную автономность от ее инициаторов, формировала собственную логику развития.
В этой атмосфере начала вырисовываться своеобразная идеология, которую я бы назвал «социалистическим атеизмом». Она уходила от догматической неорелигии, как бы возвращаясь к социалистической идее в ее изначальном, первородном смысле. Идейно-политический багаж «социалистического атеизма» еще только начинал складываться. Подобный «атеизм» требовал профессионализма, эффективности управления, не отдавая предпочтения априори ни авторитарным, ни демократическим его формам самим по себе. Он понимал неизбежность перехода к рынку, но был готов выслушивать и иные варианты. Общественное сознание пытался поставить на рельсы реалистических оценок действительности.