Я берусь посвятить остаток своей жизни на это дело, то есть на создание прочной социальной базы перестройки, базы демократической и цивилизованной. Понимаю все трудности и неприятности для себя, но уверен, идти вперед будет легче — появится надежная опора для маневрирования, для уверенной политики без оглядки.
Конечно, все это должно остаться между нами, как и в 1985 году.
Я понимаю всю серьезность этой политической акции и для Вас, и для меня. Что касается меня, то мне легче уйти на пенсию и заняться наукой и мемуарами, о чем я уже принял решение.
Само собой разумеется, для Вас всегда открыта дорога на руководство таким движением. Ведь играть „чужую роль“ и „чужую игру“ Вы все равно долго не сможете.
Хотелось бы надеяться, что я убедил Вас в своевременности и императивности этого дела.
Я верю в создание на этом пути новой политической ситуации, благоприятной для преобразований. Уверен: здравый смысл способен стать стержнем политики.
18 апреля 1991 года, Токио.
P.S. Вы знаете, Михаил Сергеевич, что лично мне к власти рваться поздно. Тут все ясно».
К глубокому сожалению, я не нашел понимания и поддержки у Горбачева.
К этому времени я фактически был отстранен от реальных дел, ко мне перестала поступать закрытая информация, как это было прежде. Я еще не знал тогда (хотя и чувствовал), что Крючков затеял против меня операцию провокационного характера, начал подслушивать телефонные разговоры, содержание которых направлялось в секретариат президента. Изоляция была весьма ощутимой, больно била по самолюбию. Меня выдавливали. Было обидно за Горбачева, обидно за себя.
Я свято верил и продолжаю верить, что свобода — это единственный путь спасения России от гибели. Это в идеале. А на практике улетучивались последние романтические иллюзии относительно политики и политиков. В те до боли памятные дни, дни горьких раздумий, тяжелых предчувствий, вынужденного полубезделья в голову лезли разного рода воспоминания, запоздалые вопросы к самому себе. Они были малоприятными, но помогали более реалистично оценивать факты из прошлого, те факты, которые раньше очень хотелось считать случайными. Факты и события, к которым я в свое время отнесся политически легковесно, подчиняясь сопливым эмоциям, а не интересам свободы и благоденствия страны. Я понимаю, что эти слова звучат слишком патетически, но это мои чувства и моя горесть.
Остро встал вопрос об организации партии или движения, которое могло бы в это критическое время составить конкуренцию КПСС. В случае нормального хода событий подобная реформаторская организация, я уверен, сумела бы на выборах отодвинуть верхушку аппарата КПСС в сторону от власти, сформировав правительство демократического большинства.
Было подготовлено политическое заявление, которое подписали Гавриил Попов, Эдуард Шеварднадзе, Станислав Шаталин, Аркадий Вольский, Иван Силаев, Николай Петраков, Александр Руцкой и другие. Я тоже его подписал. Мне же пришла в голову и мысль назвать эту организацию Движением демократических реформ. До сих пор считаю, что Движение имело будущее. Но заговор 1991 года, разваливший Союз, погубил и это общесоюзное движение. Кроме того, российские активисты Движения, собравшись в Нижнем Новгороде, без всяких консультаций с центральным руководством образовали свое, российское движение. Я не был приглашен в Нижний Новгород. Когда на этом съезде задали вопрос, почему отсутствует Яковлев, то последовал ответ. Смысл его сводился к тому, что Яковлев стал работать снова с Горбачевым, а отношение к этому неоднозначное.
В конце июля 1991 года я подал Горбачеву заявление об отставке. Перед этим были неоднократные разговоры с Михаилом Сергеевичем. Мне трудно было расставаться с человеком, с которым вместе перешагнули целую эпоху. Эти беседы были, как и раньше, товарищескими. Я пытался еще раз доказать Горбачеву неизбежность надвигающейся беды. Он с этим не соглашался, возлагая все свои надежды на подписание Союзного договора.
Уговаривал остаться, но меня до сих пор не покидает впечатление, что и Шеварднадзе, и я стали ему обузой. Он поддался лживой информации Крючкова и местных партийных органов, в результате не сумел реально оценить обстановку в стране. Заговорщики, в свою очередь, — а они начали организационно группироваться еще весной 1991 года — не хотели видеть Эдуарда и меня рядом с Горбачевым в день «X». Но как раз в суровые августовские дни 1991 года именно мы и оказались вместе с ним, хотя Михаил Сергеевич этого не понял и не оценил. Жаль, очень жаль.