После этой речи верхний эшелон номенклатуры начал особенно активно плести интриги вокруг Ельцина. Более того, тут же последовала речь посла в Польше Бровикова, старого партийного функционера, который изложил самую замшелую даже для того времени позицию. Он громил Перестройку, все законы и решения, принятые в последние годы, в общем, расстреливал все и вся.
Выступление Бровикова послужило еще и приглашением к персональной критике. Зазвучали фамилии членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК Рыжкова, Слюнькова, Медведева, Лигачева, Разумовского. Этот призыв посыпал перцем Егор Лигачев, когда стал говорить о неких антисоциалистических силах. Он заявил также, что "решительно против, чтобы проект Платформы ЦК к съезду в той или иной мере открывал даже щели для внедрения в социалистическое общество частной собственности".
Вспомнили о радикалах и консерваторах. Поскольку фамилии консерваторов уже прозвучали, надо было обозначить и радикалов. Легкий выстрел в мой адрес сделал второй секретарь ЦК Казахстана Ануфриев. Слова любопытные.
"Говорят, — сказал он, — что конструктором, соратником является товарищ Яковлев. Его называют за рубежом именно таким конструктором. Я скажу, что товарищ Яковлев — наш великий молчальник. У него есть блестящее выступление по поводу юбилея Французской революции. Я преклоняюсь перед этим докладом. Но, товарищ Яковлев, объясните нам эти процессы, ваши замыслы, ваши идеи. Может быть, мы поверим. Пока-то тревога. Пока-то настоящая в народе боль за все эти процессы".
Честно говоря, мне хотелось ответить ему, сказать, что я думаю. Но решил все-таки потерпеть до съезда, однако ход дискуссии принудил меня к выступлению и на этом пленуме.
Постепенно обстановка накалялась. Сцепились Шеварднадзе с Лигачевым из-за тбилисских событий в апреле 1989 года. Горбачеву пришлось публично попросить сохранять хладнокровие. В выступлении Шеварднадзе содержалась очень важная для того времени мысль о том, что "жизнеспособная партия не нуждается в монополии на власть" и что эта монополия "сыграла с нами скверную шутку. Она уничтожила политическую жизнь".
Где-то в середине работы пленума дали слово и мне. Конечно же, в известной мере я продолжал лукавить. Говорил об укреплении социализма, зная уже, что он обречен на умирание. Говорил об угрозе раскола партии, понимая, что в жизни он уже произошел. Призывал к единству, которого уже не могло быть по определению. Но, несмотря на эти и другие амортизаторы, необходимые на такой крутой и скользкой дороге, моя речь как бы приглашала к осмыслению противоположных взглядов, к дискуссии. В то же время я говорил о свободе человека, свободе слова и творчества, о собственности и товарно-денежных отношениях, о рынке, новых производственных отношениях на селе и переустройстве деревни как приоритете политики, новом понимании роли партии в обществе, изменении структур власти, политическом плюрализме, проблемах самоуправления.
Выступил и Крючков. Он сосредоточился на критике речи Фесенко, уловив, что шахтер "бьет в десятку", назвав аппарат главной опорой административно-тоталитарной системы. Глава политического сыска еще сильнее, чем раньше в своих же речах, закрутил идею катастрофичности. Это стало как бы командой для тех аппаратчиков, которые тесно сотрудничали с КГБ. Отпора Крючков не получил.
Тональность дискуссии прыгала как мячик — то вверх, то вниз. Первым, кто обратил внимание на искусственное нагнетание обстановки, был Сергей Алексеев. Он сказал: "Мне сдается, что мы уперлись в драматизирующие и пугающие других и нас самих фразы и слова — "кризис", "все хуже", "провал", "крах". Доводим подчас себя до истерического самоисступления". Я знаю, Сергей Сергеевич хорошо понимал, что вся эта паническая обстановка создавалась с умыслом, с надеждой, что она затормозит преобразования.
Первым, кто из ораторов публично заявил, что предлагаемая Платформа является не коммунистической, а социал-демократической, был секретарь ЦК Бакланов. Он сказал, что вступал в коммунистическую партию, а потому надо приостановить Перестройку и рассмотреть все заново. "Нас со всех углов торопят и подталкивают: спешите, спешите, спешите — иначе будет беда, случится непредсказуемое… И мы спешим — под свист, улюлюканье и топот ног, бросая все — и плохое, и хорошее, чем жила страна 72 года".
Выступающие все ближе переходили к персональным оценкам. С. Горюшкин, секретарь парткома Московского машиностроительного завода, начал со слов: "Не могу согласиться с безудержным оптимизмом концовки выступления товарища Лигачева", а закончил так: "И последнее — о выступлении товарища Ануфриева по поводу Александра Николаевича Яковлева и о позиции народа. Я думаю, позиция народа такова, что не Яковлев, а Лигачев должен подавать в отставку".