В суматохе борьбы было упущено из виду то немаловажное обстоятельство, что альтернативы Перестройке существовали и существуют, а вот альтернативы консерватизму в известном смысле вообще нет. И не только потому, что он всегда и везде — неотъемлемая часть самой жизни. Отметая все отжившее, устаревшее, мешающее жить дальше, она тем самым защищает, сохраняет само общество, открывая перед ним новые перспективы.
И Перестройка не исключение, ее обращение к непреходящим общечеловеческим ценностям — далеко не случайность и не прихоть. На мой взгляд, Перестройка — это движение природного, естественного консерватизма, без которого не бывает ни истории, ни будущего. В российском варианте — это попытка вырваться из объятий большевистского авантюризма.
Однако обществу, воспитанному на мифах, крайне трудно было поверить, что зло в нем самом. А партии — тем более. Анонимные "механизмы торможения", "антиперестроечные силы", "теневая экономика" и "теневая политика" тоже не с неба свалились. Надо было разглядеть формирующегося оппонента, а для этого пристально всмотреться сначала в самих себя.
Неумолимая поступь перемен выдвинула именно партию в лидеры самокритики, даже при всех необходимых тут оговорках. Но ее внутренняя потребность преодолеть идеологические догмы, трудности такого преодоления, необходимость ради него политического маневрирования, прохождения через промежуточные ступени — все это вело к господству эмоций, а не разума.
К тому же всерьез не принималось в расчет и то, что свобода в Россию пришла как бы нечаянно и по инициативе "сверху", она многих застала врасплох. Порядочные и опытные люди, которые хотели быть политически активными, но чрезмерно осторожничали в силу своего характера, воспитания, привычек. Поначалу они просто выжидали. Другие, более деятельные оказались перед драматической коллизией, когда стремление к демократической самоорганизации рвалось наружу, но наталкивалось при этом на дефицит идей, программ, структур, руководителей.
Именно в этой атмосфере природный консерватизм, который стоял на позициях здравого смысла, а потому должен был быть естественным союзником Реформации, оказался в противниках Перестройки. Эта мысль пришла ко мне, к сожалению, с запозданием, а не тогда — в те бурные, нервные, раскаленные дни. Я тоже внес в это размежевание немалую лепту, будучи захваченным идеей обозначить в консерватизме ведущую силу, тормозящую движение к свободе и реформам. Более точному пониманию ситуации мешала и агрессивность аппарата — партийного и государственного, взявшего на себя функции основной опоры сталинского социализма, за что они и получили ярлык консерваторов, получили по недоразумению. Не консерватизм как таковой, а возбуждение идеологических предрассудков стало основным орудием в руках аппарата. Они боролись не за вечные основы и ценности жизни, а за сохранение собственной власти.
В контексте этого суждения надо признать, что нам, и мне в частности, не хватило проницательности, а может быть, и разумения увидеть и понять, что консерватизм того времени выступал в двух ипостасях.
Консерватизм, идущий от осторожности, отрицающий суетность, не приемлющий радикализма и размашистости в оценках, торопливости в действиях. Представители подобного консерватизма не были против реформ, но выступали в поддержку принципа: "семь раз подумай, а потом решай". Они были эволюциониста-ми-рационалистами.
Другого типа консерватизм был, по сути дела, сталинизмом, наследником уголовно-фанатичного крыла октябрьской контрреволюции, практики насилия.
К сожалению, оба направления были свалены нами в одну кучу. Я, например, исходил из того, что любой консерватизм питается идеологическим догматизмом, который считал основной опасностью для демократических преобразований. Из реальной практики как-то улетучилось то соображение, что консерватизм одного типа руководствуется здравым смыслом, а другой — откровенным карьеризмом и вульгарной корыстью. Наверное, подобным "отождествляющим подходом" Реформация оттолкнула от перестроечного процесса немало разумных людей.
События на XXVIII съезде показали, что антиперестроечные силы — не обязательно консервативны, равно как и консерватизм — не обязательно антиперестройка. Но постепенно, наблюдая важнейшие политические события периода политических реформ, я начинал понимать, что есть у нас и сложившаяся социалистическая реакция, и даже свой социалистический фашизм. И вроде бы подходил к мысли о необходимости вернуть понятию "консерватизм" его истинный смысл. Но не успел, поскольку был выбит из реальной политической жизни.