Горбачев искренне верил, как я уже писал, в возможность "очеловечивания социализма", верил также, что КПСС может сыграть тут решающую роль, особенно на первом этапе. В разной степени, но такие надежды были на первых порах и у какой-то части партийной верхушки. Она могла бы пойти, как мне тогда казалось, на более глубокие изменения, но при условии, что ее власть сохранится. Подобные надежды оказались тщетными. К этому времени партэлита интеллектуально выродилась, потеряла социальное чутье и была уже не в состоянии понять требования времени и пойти им навстречу. Мы явно недооценили догматизм и силу инерционности аппарата, особенно его руководящего звена.
Много раз мы говорили с Михаилом Сергеевичем о сложившейся ситуации, о необходимости перемен, о демократии и обновлении принципов партийного и государственного строительства. Сейчас даже трудно вспомнить, кто был инициатором этих разговоров. Наверное, оба, хотя это не имеет особого значения. Уже в 1983 году в словаре Горбачева во время бесед постоянно употреблялись такие понятия, как законность, сталинщина, милитаризм, бюрократизация государства, коррупция и многие другие.
В обстоятельствах, что сложились к середине 80-х годов, будущий лидер, если бы он захотел серьезных изменений, должен был пойти на "великое лукавство" — поставить великую цель, но публично не говорить о ней, держать ее где-то в глубине сознания. И соратников подбирать по этому же признаку, то есть по признаку относительно молчаливого взаимопонимания по ключевым вопросам преобразований. Аккуратно и точно дозировать информационную кислоту, которая бы разъедала догмы сложившейся карательной системы.
Я отношу определение "карательной" ко всей системе, ибо все органы власти были карательными — спецслужбы, армия, партия, комсомол, профсоюзы, даже пионерские организации. В этих условиях лидер должен был соблюдать предельную осторожность, обладать качествами политического притворства, быть виртуозом этого искусства, мастером точно рассчитанного компромисса, иначе даже первые неосторожные действия могли привести к краху любые новаторские замыслы.
Готов ли был Михаил Сергеевич к этой исторической миссии? И обладал ли Михаил Сергеевич этими качествами?
В известной мере — да. Что же касается притворства, то к этому всем нам было не привыкать. Оно было стилем мышления и образом жизни. Горбачев умел скрывать свои мысли. Ему доставляло удовольствие играть в компромиссные игры. Я неоднократно наблюдал за этими забавами и восхищался мастерством Горбачева. И все было бы хорошо, если бы он смог увидеть конечную цель не в торжестве обновленной социалистической идеи, а в решительном сломе сложившейся системы и реальном строительстве гражданского общества в его конкретных составных частях.
Михаил Сергеевич пытался уговорить номенклатуру пойти за ним до конца. Но можно ли было превратить ястреба в синичку, заставить тиранию возлюбить демократию? Увы, сама система заржавела настолько, что все новое было для нее враждебно. Самообновиться она не могла. Чего не дано, того не дано. И в то же время в голове еще не укладывалось, что аппарат партии и государства является в основном разрушительной силой, причем уголовно-карательного характера. Такое понимание пришло потом, и то далеко не ко всем. Субъективно Горбачев пытался удержать партийный аппарат от авантюр. На это ушло очень много сил и времени. Он как-то сказал мне, что "этого монстра нельзя сразу отпускать на волю". В конечном-то счете он "списал" партию вместе с ее властью, но это случилось с большим запозданием. Верхушка партии жестоко отплатила ему, лишив его власти через антигосударственный мятеж.
Горбачев принадлежит к тому поколению советских людей, в психологии которых поразительным образом соединились, даже сплавились, казалось бы, самые противоположные черты: идеализм и житейский прагматизм, официальный догматизм и практические сомнения, вера и безверие, а также пустивший мощные побеги здоровый цинизм, навязанный социумом, равно как и благоприобретенный.