Наконец месяца через полтора меня пригласил к себе Брежнев. Встретил уже не так добродушно, как первый раз, видимо, был отягощен какой-то новой информацией обо мне, заново всматривался, задавал какие-то вопросы, в общем-то банальные. Цедил пустые слова о важности идеологической работы, спрашивал об обстановке в отделе. О новой должности не сказал ни слова. То ли запамятовал, то ли еще хотел посоветоваться. Так или иначе, но на другой день все-таки вышло постановление Политбюро ЦК КПСС о моем назначении первым заместителем заведующего отделом пропаганды и агитации.
Потом-то я лично удостоверился, что, когда Брежнев говорил о важности идеологической работы, он лицемерил. Во время одного из сидений в Завидово Леонид Ильич начал рассказывать о том, как еще в Днепропетровске ему предложили должность секретаря обкома по идеологии. «Я, — сказал Брежнев, — еле-еле отбрыкался, ненавижу эту тряхомудию, не люблю заниматься бесконечной болтовней…»
Произнеся все это, Брежнев поднял голову и увидел улыбающиеся лица, смотрящие на меня, — я ведь работал в идеологии. Он тоже повернулся в мою сторону. «Вот так», — сказал он и усмехнулся.
Не скажу, что это мнение генсека меня обрадовало или обескуражило. Неловко было перед своими товарищами. В очередной раз начал спрашивать себя: а тем ли я занимаюсь, то ли делаю? Вот тогда-то я и вписал в доклад Брежнева абзац о гласности, но его кто-то вычеркнул на самом последнем этапе. Думаю, что Суслов.
Надо же так случиться, что вскоре после моего назначения я остался на руководстве отделом. Степаков заболел. К этому времени подоспела очередная реорганизация аппарата, и я должен был представить предложения о штатах и структуре отдела. Мне всегда не нравилось слово «агитация», которое входило в название отдела — Агитпроп. И тут, пользуясь продолжающейся сумятицей в аппарате, я в записке в ЦК о названии и штатах отдела опустил слово «агитация». Так с 1965 года появилось укороченное название отдела — отдел пропаганды.
На очередном идеологическом совещании задали вопрос: «Почему это сделано?» Суслов промолчал, но исправлять не стал. Он вообще не любил что-либо исправлять после того, как решение принято. В обкомах, крайкомах и в ЦК компартий союзных республик название отдела осталось старым.
В этой главе, как, собственно, и в других, я не хочу строить свои рассуждения в хронологическом порядке. Многие события и факты этого периода уже рассыпаны по другим главам. Я вообще не люблю строгих логико-хронологических построений, когда пишу свои книги и статьи. Кроме того, писать о повседневной рутинной работе тех лет неинтересно. Остановлюсь лишь на некоторых событиях, которые меня волновали больше всего.
В сущности, Брежневу в какой-то мере повезло. Номенклатура устала от Хрущева. Она боялась его бесконечных импровизаций, особенно в кадровых делах. Раздражен был военно-промышленный комплекс. Рвались к власти «силовики». Брежнев устраивал практически всех — и «вождей», и номенклатуру в целом. Никто не собирался его свергать, даже когда он был уже немощен, перестал внятно говорить. К себе он допускал немногих, а в конце политической жизни — только двоих — Константина Черненко и своего референта Галину Дорошину. К ним он питал особое доверие.
В первые годы Брежнев был достаточно активен. Иногда сердился по поводу разных безобразий, разгильдяйства, но без особого вдохновения. Последствий от его воркотни тоже не наблюдалось. Даже поговаривал о реформах. Умел выслушивать разные точки зрения. Но постепенно все это ему надоело. Страна поплыла по течению. Многих это устраивало. В восторге были военные — Брежнев не жалел денег на оружие.
Бывало, что во время работы за городом отпускал очень едкие замечания в адрес Подгорного, Кириленко, Шелеста и других. Кроме, пожалуй, Суслова и Андропова. Одного почтительно называл Михаил Андреевич, другого — Юра, всех остальных — по фамилиям. В общении был достаточно демократичным.
Любое безвластие порождает многие негативные, даже отвратительные явления в жизни общества. Сегодня говорят, что при Ельцине страна погрязла в коррупции. Это верно, но ничего нового в этом нет. При Брежневе коррупция была не меньшей, только о ней знали не так уж много людей, это считалось государственной тайной.
Воровство, бесхозяйственность, игнорирование принципа экономической целесообразности, затыкание бесчисленных дыр за счет проедания национальных ресурсов все отчетливее обозначали обостряющийся кризис системы.
Система обмана, приписок, показушной информации, все старались написать ловкую записку об успехах: ах, как здорово работаем, какие прекрасные результаты! Каждая записка — это мольба: обратите внимание на верного солдата партии. И чем больше лжи, тем прочнее фундамент карьеры.