Раздражённо стянув с плеч куртку с испачканным в собственном крови пиджаком, отбрасывает их на её кровать, чувствуя, что не может стоять на месте спокойно. Душат её слова. Жалят укором. Бесят!
- Возможно я тебя разочарую, но это был именно я.
- Но… Зачем? - задаёт снова уже порядком настоебавший ему вопрос. - Зачем тебе это было нужно, Ром?! За что ты так с ней?!
- А за что она с тобой так? За что травила постоянно? За что слухи распускала? За что подставляла? За что, Лён? Что ты такого ужасного сделала Лилечке Гордеевой, что она позволяла себе такое скотское к тебе отношение, а?
- Она просто…
- “Просто”?! Просто гнобила бесконечно без особого повода? Ну, тогда я тоже “просто”, но повод у меня есть. Ты, кроха! Всё, что я делаю - делаю ради тебя! - полностью уверенный в своей правоте, каждое слово произносит так, будто сваи забивает. - Чтобы больше ни одна сука смазливая на тебя косо не посмотрела!
- Ради меня? - Отрадная на мгновение теряет дар речи и шокировано распахивает глаза. - То есть я - причина… этому? - взмахивает рукой, не в силах подобрать слова. - Но я… Я… - снова задыхается и впервые в жизни повышает на него голос: - Я не просила меня защищать, Ром! Я не просила мстить!
- А тебе просить и не надо. Я сам сотру их в порошок за каждую плохую мысль о тебе. Я сам заставлю их за всё пожалеть. Я сам всё сделаю! Сам!
Сестра тянет ладонь к шее, будто никак не может сделать вздох, и парень на автомате шагает к ней, чтобы помочь-успокоить-забрать боль себе, но она вдруг одновременно с этим инстинктивно отступает назад и обхватывает себя за плечи, словно… Боится? Его? Боится его?!
Что, нахуй?!
ЧТО?!
Его кроет пуще прежнего и хочется разъебать в радиусе десяти метров всё к чертям!
- Ромка, родной… Ну, как… Как ты можешь быть таким жестоким?
- Это я - жестокий?! - орёт во весь голос, больше не в силах себя контролировать. - А они, по твоему, блять, что, белые и пушистые?! Лиля, Мишка, Авдеев твой… Ангелы, да? Святоши хуевы? Как ты можешь так говорить после всего того, что по их прихоти пережила?
- Я их…
- Что? Простила, да? Так вот, я - нет! И не собираюсь это делать! Я тебе сказал - я вернулся, а это означает, что теперь будет так, как я захочу! А ты лучше смирись и не реагируй так остро, иначе…
- Иначе что? - кричит в ответ. - Тоже со мной расправишься и перед всеми в грязь втопчешь?!
Теперь черёд задыхаться переходит к нему. Её слова никак переварить не может. Они ржавым ножом черепную коробку вскрывают. Застревают в глотке где-то между “никогда” и “ни за что”. Пугают до чёртиков. И до чёртиков же с выдержки выносят.
- Лёнка… Ты… - хрипит Королёв, смотря на неё во все глаза и не веря, что расправа над Гордеевой вылилась в это. - Ты что такое говоришь?
Она ведь… Для него… Ближе всех. Роднее. Ценнее.
Рома её… Для неё… За ней…
Они… Семья, одним словом. Больше, чем любовь, дружба и вынужденное родство, вместе взятые.
- Ром, а что мне ещё думать после всего, что ты устроил сегодня? - девичьи губы трясутся от с трудом сдерживаемых слёз. - Что мне от тебя ожидать?
- Я скорее сам себя удавлю, чем тебе плохо сделаю.
И это чистая правда. Ни сам никогда что-то подобное не сделает. Ни кому-то другому не позволит.
- Лучше не делай больше ничего! Удали то видео с Лилей, отдай мне флешку с ним, сделай что угодно, только избавься от него, и, пока эта месть не зашла слишком далеко, отступись, прошу тебя!
Говорит вроде об одном, но его воспалённый мозг воспринимает по-своему и выдаёт вывод, от которого ладони сжимаются в кулаки до хруста.
Слишком далеко? Насколько далеко, Лёнка?
До Кира, да? Он в эту секунду в мыслях твоих?
Слегка затянувшаяся на губах рана лопается, когда они растягиваются их гаденькой усмешке, но парень этого даже не замечает.
- Даже сейчас за него переживаешь, да? За “друга” своего?
Девушка на миг теряется, не понимая, кого Королёв имеет в виду, но и это тоже в его глазах выглядит как однозначное подтверждение своим догадкам.
- За тебя, Ром! - наконец, соображает. - Ты же с этой войной сам себя рано или поздно разрушишь.
- Ну да, ну да - издевательски смеётся. - За меня, как же!
- Рома, перестань, не надо…
Дверь внезапно открывается и на пороге Алёнкиной комнаты показывается Инна. На ней плащ, стоящий целое состояние, в руках - не менее дорогущая сумочка, в льдистых глазах нешуточное удивление.
- Вы чего тут орёте? - спрашивает, решив поиграть в мисс очевидность. - Ссоритесь то ли?
- А тебе ли не похуй? - огрызается на автомате он, резко развернувшись к ней, и видимо со стороны выглядит совсем уж диким и съехавшим с катушек, потому что жена отца мгновенно отшатывается назад и втягивает голову в плечи.
- За языком следи, поганец, - пытается защищаться, но выходит у неё это слабо и даже отчасти смешно. - А то Олегу расскажу и…
Рома снова смеётся. Зло и безумно.
- И что? Что он сделает, а? Ремнём всю дурь выбьет? Снова меня в ту дыру засунет? Так открою тебе секрет, дражайшая моя “матушка”, меня после неё нихера не пугает! Весь страх тем самым ремнём и чем похлеще, что тебе и ему, кстати, тоже не снилось, вышибли, поэтому вернись к своей роли комнатной тумбочки и продолжай быть “идеальной” жёнушкой, пока отец с очередной шалавой младше тебя в два раза таскается.
Знает во что бить. Знает, что не промахнётся. Знает, что на это Инна ничего не сможет ответить. Потому что оба в курсе, эти слова - не истина даже, а горькая действительность, в которой они все живут, и мачеха, побледнев от бессильной ярости, отыгрывает прекрасно, по нотам, так, как ему нужно, а именно сваливает, громко хлопнув дверью, даже не попытавшись Алёнку от него забрать. Словно и не заметила её даже. И это добавляет ненормального жара в венах. Жара, что плавит изнутри, и кроет-кроет-кроет. До красного марева перед глазами.
- Рома, ну, нельзя же так… - сестра, кажется, вновь плачет, но он уже этого из-за пелены в шарах не видит.
Роется вслепую в карманах брюк, находит почти пустую пачку сигарет и прикуривает дрожащими пальцами прямо в комнате. Затягивается сразу едва ли не наполовину, запирает дым во рту, зажмуривается крепко, но делает это зря, потому что, будто ему одного пиздеца мало, приходят образы из недавнего прошлого, зовущие за собой пиздец другого рода. И это даже для него уже край.
- А как можно, Алён? Жениться по расчёту, а потом трахаться на стороне с кем ни попадя и строить из себя правильного главу семейства, как отец? Видеть как ты из-за меня горло срываешь и слёзы льёшь и при этом преспокойно убраться, стоит мне только наступить на больную мозоль, как Инна? Или, как твой, сука, “друг”, прекрасно тогда зная, что один залёт и отец от меня с превеликим удовольствием избавится, бросить меня, когда я больше всего в нём нуждался, из-за каких-то пары грамм веса в рюкзаке Алека?
Стоит только упомянуть, как тяга потравить себя чем-нибудь похлеще, чем сигаретами, убиться не то что в ноль, а в лютый минус, забыться и потеряться в синтетическом кайфе, скручивает мозги в трубочку, но почти сразу же приходит осознание. Только поздно. Уже поздно. Спизданул так спизданул.
блять
бля-я-ять
ну, твою ж, сука, мать!
Распахивает глаза, встречается с ошарашенным взглядом Алёны и он всю его бешеную ярость, как сильное цунами прибрежную зону, смывает. Она, слегка покачнувшись, роняет руки по швам и едва слышно переспрашивает:
- Подожди… Что ты сказал?
96. Алёна
Она не понимает. Не может. И вздохнуть не может. И поверить своим глазам, ушам, сердцу не может. Едва стоит прямо, бессмысленно хватая ртом воздух, и отчаянно-дико-неистово надеется, что ей послышалось. Что, в принципе, весь сегодняшний ужасный день - сон. Кошмар. Но Рома морщится, матерится на сквозь зубы и в каком-то больном отчаянии пару раз хлопает себя по коротко стриженному затылку.