Сглотнув, она неосознанно отступает, а Кир наоборот надвигается и наклоняется ниже, пока, в конце концов, её спина не сталкивается со стеной и Отрадная, прижавшись к ней, не останавливается, смотря на него во все глаза. Он же своего положения не меняет, лишь опирается ладонями о стену и дышит так, словно не из душа только вышел, а, как минимум, марафон пробежал.
- Из-за него я на стены лез, блять, потому что одна только мысль о тебе в повёрнутого, одержимого психа превращала, который не мог сам с собой договориться, посмотреть правде в глаза и признать, что…
Её дрожащая ладошка накрывает его губы, заставляя замолчать. Карие глаза взволнованно мечутся по лицу. Щёки розовеют и это настолько невероятное зрелище, что парень, чувствуя губами её нежные пальцы, напрочь забывает как дышать.
101. Кир
- Кир, я… Я понимаю. Ты злишься и ты… Ты имеешь на это право. Рома натворил много глупостей, я его не оправдываю, я просто прошу… Прощения. За него. И за себя. За своё поведение и все те ужасные слова, которые я тебе наговорила за всё это время. Мне очень жаль. Очень! Если бы я могла… Если бы я знала! Прости.
Как по приказу память достаёт из своих закромов самоё хуёвое и ничуть не способствующее возвращению контроля.
Тот случай с дурью в рюкзаке брата, что поставил точку в дружбе с Королёвым раз и навсегда. У них уже до этого были разногласия, которые никак не выходило прояснить и уладить. Ромка заигрался с наркотой, связался с каким-то отребьем, мутил непонятные схемы и ничего из этого Киру не нравилось. Его, может, и самого из-за статуса семьи, позволяющего ему многое, и вседозволенности порой заносило, но всё же границы он видел чётко и старался за них не переходить. Не потому что так мама с папой или закон твердили делать, а потому что понимал, что назад пути в случае чего не будет. И очень хотелось принадлежать самому себе, без рычага давления в виде зависимостей или чего-то подобного, что Королёвым воспринималось как морализаторство, фарисейство и просто напросто неумение, как тот говорил, жить эту жизнь. Брата же к нему наоборот влекло как чёртового мотылька на огонь. Алек видел в нём чуть ли не рок-звезду, считал крутым и восхищался им, правдами и неправдами зависая в его компании. Кир это видел, слегка ревновал, потому что его, к примеру, Алек, конечно, любил, но быть похожим не хотел, и всё же, доверяя другу, их общению не препятствовал, за что себя потом корил долго. Очень долго. Потому что не усмотрел. Потому что, будучи старшим братом, не смог уберечь, из-за чего Алеку пришлось, как какому-то отъявленному драгдиллеру, сидеть в каморке метр на метр и в одиночестве пытаться оправдаться перед нелюдями в погонах, клавший больший и толстый на закон и на его возраст в пару месяцев назад полученном паспорте. Правда, погоны с них слетели потом быстро, впрочем, как и их существование в городе. Отец постарался. Хотел было то же самое сделать и с Королёвым, и с его отцом, но Кир зачем-то убедил его сделать так, как сам сделал, забирая брата, - послать нахер обоих и серьёзно посоветовать больше не появляться на пути ради своего же блага. Тогда Авдеев-старший рвал и метал, обещал Олега Королёва с его щенком в асфальт закатать, а теперь ничего, даже дела с ним водит и на ужины с ним семью таскает, будто четыре года назад ничего и не было.
Следом, словно ему и без того мало, всплывает ситуация уже после случившегося с Алеком. Бывший лучший друг был неизвестно где, что Кира, только слегка успокоившегося, вполне устраивало и, несмотря на жгучую обиду со злостью и разочарованием, можно было жить дальше. Ведь многих друзья предают, у многих с ними расходятся жизненные пути и это нормально. По крайней мере так он думал, пока перед ним не возникла худая девчонка - то ли Ромкина сестра, то ли его любовный интерес. Такой злости по отношению к себе, ненависти и презрения никогда и ни у кого больше не видел. Ей было плевать на людей вокруг, на разницу в телосложении и возрасте, на его, в конце концов, фамилию, которую знали все. Она смотрела на него снизу вверх и в открытую проклинала, обещая ему, что он однажды тоже познает горечь потери близкого человека. Мало приятного, конечно, но опять же дальнейшей жизни это совсем не мешало. Не мешало до аварии, произошедшей через месяц, в которой погибла младшая сестра и убеждённость в том, что у него есть настоящая крепкая семья. После неё у него остались только непережившие смерть дочери и сестры мама с Алеком, разрушившийся до основания образ отца, как примерного семьянина, и ненависть к той самой девчонке, добившейся всё-таки своего.
я узнал каково это - терять родных, Алёна
А потом узнал каково это - терять уже себя. В глазах её. В голосе. В аромате длинных волос, руки к которым так и тянулись, чтобы ощутить их шелковистость и густоту. В ней всей. В чувствах, которые хотел сам себе запретить, а в итоге все запреты, нормы и мир в целом под неё подвёл.
я через столько прошёл по пути к тебе
столько пережил
столько заставил тебя пережить
и зря получается?
У неё помимо других эмоций этот вопрос тоже читается. Только ответа оба не знают и смотрят друг в друга цепко и долго, ищут хотя бы намёк на него, чтобы, наконец, дрожь в пальцах улеглась и эта червоточина внутри затянулась.
- Ты не сможешь, да? - произносит также тихо, явно боясь услышать “да”..
Он, пленённый ею, своими эмоциями через край, соображает медленнее, чем обычно, и вскидывает брови, безмолвно прося уточнить, так как с её ладонью на своих губах прощаться не желает.
- Простить? - в каждом слоге надежда, что его на эмоциональных горках с ветерком прокатывает в одну секунду.
- Тебя прощу, если меня простишь, - хрипло, в её пальцы, грея их своим дыханием и почти целуя. - Его - нет.
Девичьи щёки розовеют отчётливее. Уголки манящих его и днём и ночью губ слегка дёргаются. В глазах существенно прибавляется радости и блеска, что ему нужен и важен гораздо сильнее, чем свет звезды, вокруг которой вращалась их планета.
- Тебя? - её слегка попускает и напряжение в теле убывает. - Но ты же ничего не де…
- Делал, Алёна, и ты об этом прекрасно знаешь. Не оправдывай меня. И его тоже, - твёрдо и непререкаемо, так, чтобы навсегда запомнила и впредь никого собой не прикрывала. - Ты за него не ответе! Ты за него извиняться не должна, кем бы он тебе не являлся, ясно? Это он должен сделать всё, чтобы тебе за него краснеть, переживать и просить прощения не пришлось! Он, Алёна! И за это я с него тоже спрошу.
- Каждый может оступиться, Кир. Никто не застрахован от ошибок. Даже очень страшных. Я уверена, Рома скоро поймёт, осознает что сделал и раскается. Он не плохой, ты же знаешь! Вы же дружили! Он просто запутался… Он…
- Отрадная… - цедит, ощущая, как ревность, с которой они в последнее время сроднились так, будто с рождения бок о бок жили, вырывается изнутри с ноги. - Ты этому уроду сейчас при мне в вечной любви и верности ещё поклянись! На свадьбу, блять, вашу свидетелем позови! На крестины детей. Чтобы я наверняка умом двинулся и с цепи сорвался.
Её глаза расширяются, губы приоткрываются и до него долетает растерянное:
- Какая свадьба? Какие дети? Ты… Кир, ты шутишь так?
- А по мне видно, что я сейчас шучу? Ты присмотрись повнимательнее и скажи.
Она, моргнув, послушно окидывает взглядом его мокрые волосы, лицо, шею, голые плечи с грудью и торс. Зависает на какое-то время. Сглатывает. Медленно по тому же пути поднимает глаза обратно. Пространства между ними минимум и оно искрит, вспыхивает, накаляется. Проходится вибрацией по нервам, запуская ток по венам, и ощущают они её оба. Авдеев уверен, потому что глаз от неё не отрывает и видит. Отчётливо видит, что не одного его насквозь этой близостью прошибает до отключки чуть ли не всех стопов.