- Мишенька, тебе заняться больше нечем? Может, наконец, собой займёшься, а? Затычкой в каждой бочке не надоело быть? - как известно, лучшая защита - это нападение и девушка владеет этим приёмом в совершенстве. - Это уже не говоря о том, что я заебалась выслушивать от тебя постоянные обвинения в каждом косом взгляде или лишнем вздохе в сторону Отрадной! Если ей на голову кирпич с крыши грохнется, тоже я виновата буду?!
- Лиля…
- Хватит, Кудряшка! Задрал уже! Ещё другом своим меня называешь! Знаешь, где я такую дружбу видела?!
- Я же о тебе переживаю, Лиля! - парень повышает голос. - Неужели не понимаешь, что после этого тебе точно сухой из воды не выйти?!
- Спасибо, оставь такие “переживания” для кого-нибудь другого, для своей Алёнушки, например, а меня оставь уже в покое!
- Дура, я единственный, кому на тебя не наплевать! Я друг, а не враг!
- Лучше сгину в одиночестве, чем с таким другом, как ты, Романов!
Нервно схватив сумку, стремительным шагом направляется на выход, чувствуя десятки взглядов в свою сторону. В пустом коридоре останавливается, выдыхая и отчасти даже радуясь дурной привычке друга детства морализаторствовать по поводу и без, сегодня сыгравшей ей на руку. Пусть все думают, что Мишенька своими подозрениями её очень сильно обидел и она побежала плакать в туалет, а не искать эту безмозглую дуру, чтобы всыпать ей по первое число и заставить молчать.
И где же ты, Настенька?
В какой норе рыдаешь и жалеешь себя?
Сокурсница находится через пару минут забившейся в угол на одном из пролётов почти никем неиспользуемой служебной лестницей. Красная вся от слёз, опухшая, с потёкшей косметикой. Сидит на полу, сжавшись в комок, и судорожно-горько всхлипывает. Рукава рубашки и пиджака, задравшись, открывают вид на разноцветные синяки на руках. Старые и новые. Это, на удивление, Гордееву тормозит, слегка снижает градус злости и вместо того, чтобы размазать по стенке за подставу, она смеряет её своим фирменным взглядом и без лишнего расшаркивания переходит к делу:
- Я не буду спрашивать как так вышло и почему ты не воспользовалась головой, - начинает деланно спокойно, но с явной сталью и жёсткостью в голове, не обещающим ничего хорошего. - И так понятно, что ты никчемная тупица с мозгом меньше, чем у курицы. Другой причины того, почему ты не переписала эссе Отрадной как следует и просто послала его на конкурс под своими именем, я не вижу. Просто скажу одно - если в этом всём всплывёт моё имя, то… - задумывается, вспоминая их встречу в парке и случившийся затем разговор. - Как ты там тогда хотела? Под машину броситься, да? Так вот, можешь смело выполнять своё желание, потому что я одна на дно не пойду. Отцу твоему ненормальному расскажу о всех твоих делишках, о хахале в Лондоне и ещё что-нибудь придумаю да такое, что вот это… - кивает на сине-фиолетово-жёлто-зелёные отметины на её теле. - Тебе сказкой покажется, Настенька. Ты знаешь, убеждать я умею, поэтому, надеюсь, ты меня услышала.
Девчонка стеклянным взглядом сверлит пол и только плечи вздрагивают.
- Кивни, если услышала.
Проходит сколько-то времени, прежде чем, наконец, девичья голова слегка дёргается. Лиля, удовлетворившись слабым кивном, разворачивается и уже хочет было уйти, но в последний момент останавливается, возвращается, доставая на ходу из сумочки салфетки и, присев перед сокурсницей на корточки, принимается вытирать её круглое, залитое слезами личико. Дура она, конечно, редкостная, и неизвестно как вообще, учитывая её неадекватного папашу, со своей тупостью и бесхребетностью до этих лет дожила, но всё же… Всё же жалко. Жалко, как, например, птицу с переломанным крылом, обречённую на не самый хороший конец, или земляного червяка, вылезшего в дождь на проезжую часть. Это чувство абсолютно ей, Лиле, не свойственно и прямо сейчас происходит его незапланированный дебют.
- Купи себе уже нормальную косметику, я тебя умоляю, или прекращай рыдать по каждой чепухе. Ходишь как чучело. И… - говорит тем же тоном, отвлекая себя от непрошенных и совершенно неожиданных после всего случившегося эмоций, и одновременно поправляет на её руках рукава студенческой формы. - И беги. Как можно скорее. Любым способом, - чеканит, чтобы смысл сказанного точно дошёл до сокурсницы. - Иначе он тебя так убьёт скоро, Насть.
Девушка поднимает на неё воспалённые от слёз, будто неживые, глаза и Гордеевой становится не по себе. Сломалась всё-таки девочка. Не выдержала.
- Ты… - прочищает горло, ощущая как жалость совсем выходит из-под контроля и разрастается в ней подобно сорняку. - Ты не сдавайся только. До конца борись.
- Как ты? - голос, как и глаза, абсолютно безжизненный.
- Да, как я.
Не то что до конца, а за границы разумного и правильного, пока Вселенная не схлопнется или пока не станет всё равно. И это уже, наверное, даже не борьба, а чистое безумие, но Лилю данный факт не волнует.
- А если я не могу? Если сил нет?
- Тогда найди того, кто будет делать это за тебя. Только он должен быть гораздо сильнее твоего неадекватного папашки. Сильнее, безумнее и аморальнее. Как клин клином, понимаешь?
Проходит секунда, вторая, третья… И в темных радужках напротив вдруг что-то загорается и оживляется. Сокурсница резко отстраняется от стены, оглядывается, принимается лихорадочно искать что-то в карманах. Через ещё пару секунд достаёт телефон и Лиля, посчитав на этом свой долг выполненным сполна, выпрямляется, оставляет ей пачку салфеток и, не сказав больше ни слова, направляется на выход. В дверях до неё доносится дрожащее, тихое и жалобное:
- Алло?... Здрав-вствуйте, это… Это Настя, п-помните? Мне нужна пом-мощь. Снова.
90. Лиля
К кому Настя могла бы с такой просьбой обратиться да ещё чтобы “клин клином” Гордеева понятия не имеет и выкидывает это из головы сразу же за ненужностью. Своих проблем столько, что приходится несколько дней после случившегося сегодня, как какой-то отъявленной преступнице, залечь на одно и не отсвечивать. И это на самом деле не так просто как кажется на первый взгляд, к тому же дурной привычки быть ниже травы и тише воды у неё никогда водилось. Особенно в ситуации с Киром, на глаза которому она всегда старается попасть по поводу и без. Лишь бы только заметил. Лишь бы только посмотрел как раньше, как в ту первую и забравшую её сердце навсегда близость. Как на девушку, готовую идти за ним на край света по головам, костям и тлеющим углям, а не как на пустое место. Каждый раз, оказываясь в поле его зрения, она внутренне напрягалась, одновременно и боясь, и мечтая о том, чтобы парень остановил свой взгляд именно на ней и больше никогда его не отводил. Каждый раз ждала последствий за подставу Отрадной и отчаянно её проклинала. И каждый грёбанный раз оставалась ни с чем, потому что он вёл себя так, будто и вовсе о Лилином существовании никогда не знал. Возможно он ещё не успел добраться до правды, возможно успел и ей оставалось только ждать расплаты, возможно было ещё что-то, о чём она пока не догадывалась, но, как ни крути, ни один из вариантов не обещал ничего хорошего. Интуиция трубила об опасности, день и ночь держа в напряге и требуя немедленно предпринять меры по ограждению самой себя от неприятностей, но только какими они должны быть, против кого или от кого Гордеева не знала. Поэтому старательно не высовывалась, присматриваясь к происходящему со стороны, прицениваясь и готовя несколько планов своих дальнейших действий разом. Помимо отсутствия реакции Кира не на шутку напрягал царящий везде и всюду покой, больше похожий на затишье перед бурей. Да, слухи со сплетнями не умолкали ни на секунду и в них по-прежнему фигурировали Отрадная, Кир, новенький, их отношения, снятие кандидатур Алёны с Настей с конкурса, только польза и вред от них были нулевые. И это всё вкупе Лилей не нравилось. Просто безумно не нравилось! Понимать понимала, что это всё не к добру, что должно что-то произойти, что грядёт едва ли не чёртов Рагнарёк, а каким образом его избежать или хотя бы пережить с малыми для себя потерями пока не представляла. Поэтому оставалось ждать, присматриваться ко всему и ко всем, по-прежнему стараясь не высовываться, и готовиться к любому исходу.