— Как обглоданную кость верному псу, — резко вставила Совесть.
— Ты забываешься! Перед тобой Царь Мидас, отныне могущественнейший среди царей и богатейший среди людей, — Мидас нахмурил брови и сжал губы, при этом ослиные уши уткнулись в листья каштана, отчего богатейший и могущественнейший принял вид уморительного лесного божка.
Женщина улыбнулась:
— У Бога на случай выяснения отношений с людьми имеется Кармический Совет, а он установил Точку Насыщения — некий человеческий Олимп. Все, что находится выше нее, то есть превалирует количественно, качественно меняет знак на противоположный. И да, забыла сказать: для каждой души Точка своя.
Мидас недоверчиво поморщился:
— О чем ты, несчастная? Что за точка?
— Это категория энергетическая, — Совесть развела руками. — Достаток начинает тяготить, и в конечном счете обладание «повышенным» богатством приводит к обнищанию души его владельца. Та же аналогия применима и к власти. Чрезмерная, она запирает душу в том еще более глубоком подземелье, чем право, коим наделила сама себя. Но, в отличие от Точки Насыщения, для Власти установлена Точка Отрыва, и в энергетическом смысле она пребывает на нулевой отметке. В идеале душа не обременяется властностью.
Царь Мидас самым неподобающим образом скорчил кислую мину:
— Человек, стремящийся к обогащению, своим прикосновением все превращает в золото, а совесть — она и только она — способна отменить это действо.
Он высмотрел двух муравьев, вцепившихся с разных концов в одну травинку, и, злорадно усмехнувшись, дотронулся до нее.
— Прекрасная композиция, — произнес он, поднимая застывших насекомых, связанных пожелтевшей «струной». — И самое главное, все довольны. Почему ты, Совесть, в лохмотьях? — он брезгливо поводил пальцем перед женщиной. — Потому что твое прикосновение превращает все в дранье, упадок, нищету.
Совесть, окинув взглядом свои одежды, очаровательно улыбнулась:
— Мое прикосновение сродни Божественному, оно несет в себе Его природу: делиться, отдавать, но не стяжать.
— В таком случае, — Мидас, передразнивая собеседницу, осклабился в широкой улыбке, — ты моя соперница, мой враг, и ты не нужна мне.
— Мидас, — голос нищенки усилился, — превращение в злато всего, что им не является от Истины Великого Сотворения, не бесплатно. Подобные прикосновения вытягивают из души Божественный Свет, ведь именно он — та самая позолота, что покрывает собой вещи, делая их драгоценными. Это страшная плата.
— Тебе ли пугать меня, склонившего перед собой тысячи таких, как ты, — Мидас, охваченный гневом, сделал шаг к женщине и ткнул пальцем в переносицу. Ровным счетом ничего не произошло: нищенка слегка покачнулась от толчка, но не окаменела и осталась в прежнем виде.
— Я в тех одеждах, — спокойно промолвила она, глядя на раскрасневшегося царя, — коих достоин ты сам или, если угодно, твоя совесть.
— Тогда умри, — зашипел окончательно теряющий самообладание Мидас и высоко поднял вновь пожелтевший меч.
— Сделай это, но помни: единственным твоим собеседником останется Аид, — торжественно произнесла женщина, но взбешенный Царь уже не слышал ничего. Ослепительно сверкнула на солнце «золотая молния» и, срезав ветку каштана, упала на голову нищенки.
Не в яблоке дело
Адам, выходя из Ворот:
— Не в яблоке дело.
Бог, глядя на Еву:
— И даже не в Змие.
Уже не молодой мужчина склонился над чаном с водой. В прыгающем отражении черные, глубоко посаженные под нависающим, как скала, лбом, давно утратившим гладкость и благородную бледность, глаза немигающим взглядом, казалось, пытались проникнуть сквозь толщу мутноватой жидкости, пробить дубовое дно и, пронзив земную твердь, заглянуть в саму преисподнюю, в те жуткие пределы, где стоны грешников перекрывают дьявольский хохот их мучителей, подельников Сатаны, и куда сам последние несколько лет отправлял «достойных» служителей Антихриста, иуд веры Христовой, чернокнижников и ведьм. Имя его хоть и сокрыто от нас, но всем он был известен как Инквизитор.
Мужчина зачерпнул ладонью из чана и медленно, крайне осторожно, даже как-то торжественно, словно перед ним находился Священный Грааль, коснулся губами прохладного, но увы, затхлого содержимого дубовой кадки.