Приходилось взглянуть правде в лицо: именно потому его и считали занудой. Наверное, так оно и есть. Душевный, не сквернословит, играет на тромбоне, смотрит исторический канал по телевизору, уважает чистоту языка, аквалангист (и даже это увлечение, с которым у других связаны мечты о приключениях, для него означало просто возможность пару раз в год полюбоваться рыбками, губками, кораллами и прочими подводными созданиями, коих после погружений он прилежно вносил в каталог) — зануда из министерства финансов.
С работы пришла сотня писем. Проекты новых законов, новые инструкции, дополнения к старым инструкциям, совещания, изменения в сроках совещаний. Скучная, бестолковая информация. Если бы он не любил свою работу так сильно, не понимал ее важности, то, наверное, заболел бы от тоски. Но потом он читал в газете, что какой-то школе урезали бюджет, отменили специальные образовательные программы, дополнительные музыкальные занятия, и тут же воодушевлялся. Порой он ненавидел свою работу, но обожал возможности, с помощью которых можно было изменить мир к лучшему.
Еще почта: шутка от папы, сентиментальное стихотворение от мамы, семейные фото от кузины из Калифорнии. Новости из Международного клуба аквалангистов и предложения путешествий на Козумел, в Новую Зеландию, Белиз. Бред его приятеля Джима, борца за свободу, на этот раз на тему статьи из «Очевидца». Когда это стало круто «дискредитировать» либералов? Или пускай не самих людей, но унижать либеральное, социально значимое мышление? «Я люблю Джима, — подумал он, — я знаю его почти всю жизнь. Мы почти братья». Тут он коротко расхохотался. Ближе, чем братья. Забавно, думал он, закрывая почту и выключая компьютер, насколько дружба, а значит, и любовь (наверное), которые длятся годами, создают историю, могут превосходить по значению тот факт, что на самом деле Джим — ограниченный, саркастичный… придурок.
Покончив с почтой, он зашел в гардеробную, разбудив Сида, который поплелся следом, явно желая, чтобы Билли наконец угомонился. Включил свет, разыскал черный чемоданчик, глубоко запрятанный за двумя его костюмами — серым и темно-синим, — за туфлями, за поразительным множеством разнообразных костюмов Дэниела, за пластиковыми коробками с мелочами.
Он внес чемоданчик в гостиную и открыл его. Вынул детали блестящего медного тромбона, аккуратно, но прочно соединил их. Вставил мундштук, предварительно протерев его специальной тряпочкой, чуть облизнул губы. А потом извлек несколько звуков, сыграл гамму, ощущая вес инструмента, глубокие низкие звуки его тембра.
Сид уже привык к этому, и вместо того чтобы прятаться в ванной и закрывать лапами уши, как он делал вначале, повалился на спину и несколько раз перекатился с боку на бок, задрав лапы вверх, словно исполняя безумный танец лимбо.
А потом Билли поставил диск Макса Роуча — классику, с Дюком Эллингтоном и Чарли Мингусом — и заиграл. Сначала потихоньку, сдержанно, прислушиваясь к музыке, улавливая ритм, тональность. Затем лекарство подействовало, пациент встал и пошел. Билли играл бесстрашно и свободно. Сегодня ночью он отпустил себя на волю вместе с Максом, что они проделывали практически ежевечерне. Играя на тромбоне в сопровождении ударных, Билли мечтал о том дне, когда, возможно, встретится наяву с этим парнем, чудо-ударником, Шекспиром барабанов и Ньютоном тарелок. А потом он больше ни о чем не думал, лишь чувствовал, как с вибрацией губ, движением воздуха в грудной клетке музыка заполняет его разум и сердце.
Глава 4
Следующее утро вновь выдалось жарким, и Нина надела велосипедные шорты, футболку с гербом Сорбонны, носки и черные туристические ботинки; волосы завязала в хвост и добавила к образу свою вечную кепку, козырек которой прикрывал лицо в дождь и зной. Сначала она погуляла с Сэмом. Ярко-желтое солнце виднелось сквозь плотный, насыщенный копотью, вонючий воздух — типичное солнце летнего Нью-Йорка. В парке, за прудом, на собачьей площадке рядом с теннисным кортом, Нина нашла три кусочка зеленого стекла и розовую пуговицу, а Сэм получил возможность скакать, играть и нюхать любые собачьи задницы по своему желанию. Люди стояли вокруг группками по трое-четверо, обсуждая новости, жару, необыкновенные способности своих собак и прочую чепуху. Нина терпеть не могла всего этого, поэтому и носила кепку с длинным козырьком. Она отпугивала посторонних.