Руки мужчины опять изучают, как самый жадный и ненормальный археолог. Они не опускаются вниз, а пальцами проводятся по цели, ключицам плечам. Глаза всячески пытаются встретиться с моими, но я не могу этому позволить, поэтому просто сжимаю их.
— Ты не хочешь? — задает вопрос муж, и я открываю глаза.
— Некрасиво... — еле произношу я.
Он задумается на минуту остановившись, а затем начинает целовать мое тело без остановки выдыхая: «Каждый сантимент, каждая родинка, каждый шрамик, ноготь, волос и трепет этого тела превосходны. Я лучше не видал и не увижу. Твои плечи, твоя шея, лицо, грудь, живот, бедра, ноги - все прекрасно, поэтому мое, только мое и ничье больше.»
Я наконец позволяю себе улыбнуться и зарываюсь в его черных и мягких волосах. Медленно и уверенно я срывая с него рубашку и произношу то же, что и он мне про его тело, не забывая упомянуть его бедро тоже.
— Светловолосая докторша, — выдыхает тот у
моего рта и нависает огромным весом на мне...
25 глава
Ардер
Проснувшись первым, я увидел мирно сопящую рядом светловолосую девушку и не удержался от того, чтобы не поцеловать ее в плечо. Затем нос, потом шея, потом лоб, щека, губы, и она медленно открывает глаза, говоря мне прекратить.
— Дай поспа-а-ать, — хриплым голосом бормочет она и тянет покрывало на свою обнаженную вверх груди.
— Я не виноват, что моя жена такая сладкая, — оставляя дорожку поцелуев на шеи, я опять ее завожу.
— Я спа-ать хочу...
— А я не хочу, чтобы ты спала.
Мне всегда ее будет не хватать. Моя душа ждала ее десять лет и мне ее всегда будет мало. Я думал, мол, пересплю с ней и все пройдет, как, например, было с моей первой супругой, однако это вовсе не так. Я хотел узнать про нее как можно больше. Хотел прижимать ее к своей груди и целовать ее везде.
Моя рука всегда желала прикоснуться к ее светлым волосами и без употребления наркотиков я кайфовал.
— Ты мне ночью не дал нормально поспать и сейчас не даешь, я возьму твой пистолет, — надувает она розовые губы и открывает один глаз. Другой ее глаз сжат, а обе руки собраны в замок.
«Что она делает?»
Я поднимаю плечи вверх и начинаю громко смеяться, когда Афра, направив указательные пальцы к моей груди, будто бы это пистолет, начинает «угрожать мне».
— Мне хватит твоего язычка и глаз, докторша, — схватив ее за пальцы, я падаю на нее как можно аккуратнее и щекочу за живот. Пронзительный смех вырывается и из ее рта.
Ее смех был чертовски красивым и приятным для слуха. Да она вся была приятная для кого угодно.
***
Не долго однако длилось мое счастье. После ужина в тридцатое января на мой e-mail высылают фотки моей дочки, из-за которых во мне кровь начинает бурлить в разы сильнее. Не замечая никого на своей пути, я оставляю тарелку наполненной ужином и направляюсь в свою комнату.
Гардеробная. Идеальная и чистая гардеробная, в которой развешена вся моя одежда. И в которой уложена некая часть моей оружии.
Схватив с самой нижней полки два пистолета, я проверяю их на пули (на всякий случаи) и заправляю в специальном ремне на брюках.
Мои глаза быстро находят нож, и я без раздумий хватаю и его.
— Не горячись, — проносится голос за спиной, а я не могу успокоиться.
Это моя дочь.
Дочь, которую у меня отняли.
Это мой наследник. Мой ребенок, за которым я обязан смотреть.
Это человек, которому я не позволю горевать со словами: «Он вернется.»
Это дочь моя, черт бы, которую я сегодня же призу к себе домой!
На глаза какое-то бельмо, в моих венах что-то неописуемое течет. Гнев, словно медленная капельница, все нарастает и нарастает, когда в памяти отражается подстроенная смерть.
Меня обманули. Меня посмели обмануть.
Не знаю как, но я отталкиваю на пути девочку в белом одеянии и ухожу оттуда не оборачиваясь.
Мои ноги уверено шагают на паркете, и я знаю каков свой ближайший маршрут, к которому я иду до тех пор, пока дрожащие руки Афры не схватывают меня за талию и не останавливают.
— Пожалуйста, не горячись, — шепотом в мою спину говорит женщины, а я не понимаю как правильнее поступить. Мозг забит какой-то фигней.
— Отпусти, — сквозь зубы я процедил и попытался отцепить ее руки, но у меня не получилось. Рядом с ней я иногда становился слабым.