– Спасибо вам, пан…
– Поплавский, – выдохнул старик.
– … пан Поплавский, – Зундель отводит взгляд от огромного пистолета, судорожно зажатого в руке Гиены, и оборачивается к старику. – Вы спасли мне жизнь, – он чувствует, что должен как-то объяснить ситуацию. Я живу этажом выше. Возвращался домой, слышу какой-то шум…
– О чём вы говорите, – на лицо старика возвращаются краски жизни, он встаёт из-за стола и с дружески протянутыми руками идёт навстречу Зунделю. – Это вам спасибо. Эти подонки пытались помешать мне закончить книгу. Роман, рядом с которым моя жизнь – дешёвый пасквиль… – лицо старика вдруг озарилось свечением могучего вдохновения. Невыносимые лучи его обезоружили Зунделя, лишили его воли, превратили в камень… Зундель понял, почему Поплавский до сих пор жив. Охотники приходили, когда он работал – и это вдохновение создавало вокруг него мощное защитное поле, которое обезоруживало пришедших. И Зундель тоже пришёл напрасно. Потому что за Шимоном стоит чудовищная сила. Сила, которая повергает во прах, стоит только коснуться её чувством, стоит только подумать о ней. Сила, которая в деление мига превратила старого запуганного еврея в… Кто это? Боговдохновенный Давид? Божественный Моисей? Или сам Господь Сил? Зундель чувствовал себя маленьким, бесконечно маленькими несчастным, им овладело неодолимое, всепоглощающее желание броситься на пол, целовать этому могучему сверхсуществу обувь, плакать, молиться, и молиться, и плакать…
Зундель сжал зубы и отчаянным, нечеловеческим усилием воли разорвал чары. Эта борьба отразилась и на его лице – потому что старик вдруг замер с полуоткрытым ртом, побледнел и попятился, лихорадочно ощупывая отведенной назад рукой поверхность стола, на которой в сугробах исписанной бумаги безнадёжно затерялся пистолет.
– Я рад, я бесконечно рад, что успел, пан Шимон, – прошептал Зундель и выстрелил, затем ещё и ещё. Менахем любит, когда много крови. Зундель Барвинок опорожнил бокал и задумчиво уставился на тарелку, в которой лежал аппетитный, с румяной корочкой цыплёнок. Ему пришло в голову, что этот цыплёнок, в сущности, тоже мёртв. Его убили только за то, что некоему субъекту по имени Зундель Барвинок и ещё некоторому количеству подобных субъектов нравится закусывать жареными цыплятами. И до чего жестокие, бессмысленно жестокие они существа – люди…
– Прошу прощения, пан не актёр?
Зундель поднял голову: спрашивал молодой полицейский, который только что сел за его столик.
– Нет, милостивый пан, вы меня с кем-то путаете.
– Но у меня феноменальная память на лица… – полисмен так и пожирал его глазами. – И я определённо вас где-то видел… Где же я вас мог видеть?
– Быть может, в каком-нибудь криминальном бюллетне, под рубрикой “Разыскивается опасный преступник”? – усмехнулся Зундель. Полисмен, вежливо посмеявшись, тем не менее не спускает с него глаз. И вскоре его глаза вспыхивают радостью узнавания:
– Барвинок! Вы – Зундель Барвинок!
Сидящие в зале затихают и оборачиваются: спустя мгновение столик Зунделя окружен восторженно галдящей стаей поклонников и поклонниц. Молодые люди наперебой восхищаются творчеством Зунделя, подсовывают ему для автографов толстую книгу – бестселлер, в сравнении с которым любой шедевр покажется дешёвым пасквилем. Рядом с именем Зунделя Барвинка на её обложке стоит имя Шимона Поплавского. Вопросы сыпались, как выстрелы из рогатки:
– Пан Зундель! Как вам удаются столь пронзительные апофеозы?
– Как вам удаётся работать в таких разных стилях, с такими разными соавторами?
– Кто будет вашим следующим соавтором?
Зундель кивал, усмехался, неторопливо надписывал книги, но с ответами не спешил. Ответил он – уже надписав последнюю книгу – только на последний из поставленных перед ним вопросов:
– Мою следующую книгу я буду писать один.
Имеющий ухо да услышит: этими словами Зундель Барвинок сам подписал себе смертный приговор.
2
Его слова не были пустым сотрясением воздуха или ловушкой для соперника: он действительно так решил. Это решение для него было такой же неожиданностью, как и для других: он и сам не мог объяснить, как это произошло, почему им вдруг овладело неодолимое желание писать. Для непосвящённых он и так был знаменитым беллетристом, для посвящённых – охотником экстра-класса, – ещё бы, тридцать два соавтора, и среди них ни одного новичка. И вдруг в самом зените славы, Зундель меняет пистолет на перо. Тем самым лишаясь всего, обрекая себя на необходимость бежать и скрываться, зачёркивая своё будущее.