Так о чем я?.. Ах, да, о Миммо. Он у меня был такой ухоженный, ну и пускай хихикают за спиной, когда я называю его «любовь моя». Что мне до них? А с Миммо я не чувствовала себя одинокой, никому не нужной. И вот однажды вечером зову, зову, а его нет. Я сперва надеялась, что у него опять какие-нибудь шашни в старом городе. Он встречался со своими кошками в кустах над Сан-Лоренцо, так вот я поднимусь наверх, покличу, а он выглянет на секунду: успокойся, мол, все в порядке — и назад к своей возлюбленной. Домой заявится только утром. Ох, как же он тогда отъедался! Все сметет, что ни дай. Любовь, она ведь сил требует. Вот он подкрепится, отоспится за день, а к ночи только взглянет на меня, потрется об ноги: дескать, прости, иначе не могу, — и поминай как звали! Бывало, бесстыжие кошки из старого города тут его подстерегали, но он и не глядит на них. А уж коли выберет себе подругу, то больше для него никто не существует — ищи-свищи! Два раза с ним такое случалось. Любовь то есть. Все остальное так, забавы ради, на часок, тут уж он всегда возвращается, как заслышит мой голос. И спал со мной рядышком, свернется калачиком в изголовье, а утром захочет есть и будит меня, за волосы потреплет или мордочкой своей пушистой пощекочет, так приятно. Ну, я тут же просыпаюсь, грею ему молоко. Он теплое любил, с печеньем, а я пила кофе, и мы обсуждали, что к обеду купить. А иногда включу радио и там какие-нибудь плохие новости, я возмущаюсь, и он тоже встанет, выгнет спину, хвост торчком, такое умное животное, ей-богу, умней тех, кто по радио вещает. Может, я и преувеличиваю, но, по-моему, он все-все понимал.
Тоска уже не смотрела на Тони; ее невидящий взгляд был устремлен куда-то вдаль. Она увлеклась, и ее больше не волновало, верят ей или нет. Когда она вспоминала о похождениях Миммо, он ей, видно, представлялся кем-нибудь вроде Бельмондо или Жана Габена, и глаза у нее разгорались. Тони даже подумала, что это белое налитое тело, должно быть, еще жаждет любви.
— А в ту ночь не пришел. Я встала рано, на улицах еще никого не было, и поднялась к Сан-Лоренцо, звала, кричала, но никто не откликнулся. Нашла я его уже окоченевшего, только через три дня, здесь в саду, за дверью. Приполз, чтоб умереть дома, бедный мой Миммо!..
Тони не знала, что сказать, и чувствовала себя неловко при виде такого горя — настоящего, а не как это бывает сплошь и рядом… Горечь утраты всегда одной мерой мерится, и неважно, по ком ты плачешь — по коту или по человеку: слезы-то все равно соленые. И в то же время Тони вдруг с волнением ощутила, что вторглась в какую-то незнакомую область. Ей вдруг захотелось немедленно вернуться к Джиджи и обнять его. Она вышла из дома под тем предлогом, что ему надо отдохнуть после дороги, а на самом деле просто боялась показать свое дурное настроение: терпеть не могла, когда ее отрывали от сна, доставшегося с таким трудом.
— Заходите к нам поглядеть на Лопатку, — сказала она, поднимаясь. — Я ее не выпускаю, а то она сама не своя в последнее время, может, ее пора уже пришла. Как только вернемся в Геную — отдам на стерилизацию.
Крик Тоски ошеломил ее:
— Нет! Не делайте этого, прежде чем она станет женщиной! — Тоска вдруг осеклась и смущенно пробормотала: — Понимаете, я все время с кошками вожусь, может быть поэтому говорю немного странно, непривычно для людей. Так вот, я хотела сказать, что если лишить ее любви и материнства, то она никогда не будет здоровым, нормальным животным. А вы что думаете — у них тоже комплексы! Если же хоть один раз позволить ей иметь котят, а потом уж стерилизовать, не дожидаясь следующей свадьбы, то тогда, поверьте, она будет прекрасно себя чувствовать и останется здоровой, спокойной кошкой. Поскольку то, что было суждено познать, она познала и предназначение свое выполнила.