В душе она надеялась, что он ее разубедит, начнет опровергать ее пессимистичные мысли. Ожидала ответа на свою пламенную речь. Конечно, была надежда, что он, наконец, скажет заветные слова, что любит, что она не права, но он молчал, молчал, сводя ее с ума этим долбанным многозначительным молчанием…Только не спуская с нее своего тяжелого взгляда теперь темно — синих глаз.
Остальное произошло молниеносно. Он быстро расстегнул ширинку джинсов, вытащил свой член и резко вошел в нее, начав двигаться быстрыми толчками.
— Все это чушь! — шептал он ей на ухо, — Иссам взял в жены эту девчонку, потому что хотел делать с ней то, что с тобой делаю я сейчас, только для этого мне не надо на тебе жениться…Ты и так моя…. Вот что важно, Влада. Где бы ты ни была, что бы ни произошло, сколько бы километров нас ни разделяло, ты останешься моей… Ты была рождена моей, для меня… Иначе бы нам не было так хорошо вместе…И все остальное не имеет никакого значения…
Он сжимал ее соски и делал так, чтобы она отвечала на его движения. И ее тело отвечало. Но душа надрывно рыдала. Он прошелся по ней молотком. Сейчас. В этот момент. Есть вещи, казалось бы, совершенно незначительные, очевидные, банальные для окружающих, но когда их слышишь ты, все внутри переворачивается. Он был прав — она — для него, но Он — не для нее… Он никогда не был ее. Не был и не будет. При всех ее достоинствах, при всей его одержимости ею, при всем желании она никогда не сможет войти на равных в его жизнь… Его пара — женщина из его окружения, из семьи, «мин бейт», из дома, как говорят арабы. А она? Пришедшая из ниоткуда русская журналистка, у которой даже семьи — то нет — ни семьи, ни детей, ни кола — ни двора — вот так про нее скажут через десять лет, когда она станет не так молода и не так свежа собой, когда кроме внешности и возраста нужно будет предъявить этому миру что -то еще… Она та, кто продала свою честь за пять гребанных страниц на бумаге… Она всегда будет для него приложением, не чем — то целостным… Она всегда будет с этим клеймом. Поэтому у нее и не будет ни его телефона, ни ключей от его квартиры. Она не равная, я вещь. Она не Амани, которую брали замуж с оркестром и фейерверками. Она просто милая игрушка, у которой по определению нет ни чести, ни достоинства… Ее место — быть трахнутой на столе в его холостяцкой квартире, на работе или в машине для остроты ощущений, но не на супружеском ложе в его официальном доме…
Он зажал ей горло, убыстряя свой ход. В ее глазах потемнело.
— Скажи, что ты моя, Влада, — полурычал он, смотря на нее каким — то нездоровым взглядом, с искаженным гримасой греховного удовольствия лицом.
— Я твоя, Васель… К сожалению, я твоя, — обреченно признала она, не в состоянии больше сдерживать своих слез, которые катились теперь к ее ушам по горящим щекам.
Он кончил, извергая животные стоны, а потом обессиленно упал на нее.
Влада не шевелилась. Словно ее уже там не было…
— Прости… — прошептал он через пять минут обреченного молчания. Все еще лежа на ней, распластанной на его внушительном столе… — Не знаю, что нашло на меня, Влада…Детка, — его рука начала было гладить волосы девушки, но она оттолкнула его, наконец, освободившись из физического плена.
Утерла слезы, поправила одежду, собрала волосы.
— Я хочу домой, Васель…
— Влада, — подорвался он к ней, пытаясь прижать к своей груди. — Извини, прошу…Я не хотел сделать тебе больно… Что — то нашло на меня…Но эти твои разговоры о самостоятельности и карьере… Эти взгляды моих салаг, даже Айман пялится на тебя… эти твои восторженные разговоры о Дибе…Ты не замечаешь, что провоцируешь меня?